— Готовь абордажные команды, — тихо сказал Ширинский-Шихматов.

— Но, господин капитан-лейтенант, мы же… — начал Гурин.

— Мы не можем повернуть назад.

И в этот момент с борта «Селима» прозвучал выстрел. За ним — второй, третий, четвертый. Канониры явно пристреливались.

— Боевая тревога!

Первый залп картечи пронесся над палубой, срезая ванты. Осколки дерева и металла впивались в плоть.

— Орудия, огонь! — закричал Ширинский-Шихматов.

И «Язон» дрогнул от залпа собственных пушек. Одно ядро угодило прямо в грот-мачту «Селима», и та, с ужасным треском, рухнула за борт, увлекая за собой десяток османских матросов, из тех, что спешно ставили паруса.

В это время, пользуясь попутным ветром, русский бриг вклинился между двумя турецкими фрегатами. Маневр был более чем рискованным, ибо грозил столкновением либо с одним из вражеских судов, либо сразу с обоими. Во всяком случае, враг лишился возможности вести артиллерийский огонь.

— Абордаж! — скомандовал командир русского корабля.

Русские матросы, вооруженные тесаками и пистолетами, прыгали на вражеские палубы турецких фрегатов. Гремели выстрелы, звенели клинки. Сам Ширинский-Шихматов тоже не остался в стороне. Возглавив абордажную группу, что высадилась на «Шахин», с окровавленной саблей в руке, пробивался к шканцам.

Оглушительные звуки ружейной и револьверной стрельбы, звон стали и вопли умирающих людей огласили ночь. Моряки, возглавляемые лейтенантом Гуриным, прорубились сквозь ряды защитников «Селима», сметая их сосвоего пути.

Палуба, скользкая от крови, подрагивала от топота множества ног. Три корабля, опасно кренясь и едва не соприкасаясь бортами, заставляли море бурлить, принимая в себя кровь, стекающую с бортов турецких судов. Схватка с каждой минутой становилась все ожесточеннее исопротивление турок ослабевало.

Вдруг раздался громкий треск, сопровождаемый вспышкой огня — кто-то из русских моряков бросил гранату в крюйт-камеру «Селима». Взрыв потряс корабль, выбрасывая в небо искры и куски горящего дерева.

Охваченные пламенем, мачты трещали, снасти рвались, как гнилые нитки. Османы, осознав, что битва проиграна, принялись беспорядочно сигать за борт, намереваясь вплавь добраться до берега, под защиту гарнизона форта.

Когда рассвело, оба турецких фрегата горели, как факелы. «Язон», изрешеченный ядрами, но непобежденный, входил в бухту Моливос. На берегу уже собрались повстанцы. Их вождь, по фамилии Каратассос, высоко поднял старую византийскую хоругвь.

— Мы привезли вам оружие, — сказал Ширинский-Шихматов, сходя на берег.

— А что мы вам дадим взамен? — спросил Каратассос.

Капитан-лейтенант устало улыбнулся.

— Взамен вы обретете долгожданную свободу.

В этот момент где-то в городе раздался пушечный выстрел. Турки не сдавались, но высоко на холме кто-то уже поднимал сине-белый флаг.

Почтовая карета подпрыгивала на торцах мощеного камнем шоссе. Весна в Европе приживалась плохо. Снаружи было холодно и сквозь запотевшие стекла кареты едва проглядывали силуэты деревьев, покрытых молодой, но пожухлой от повторяющихся заморозков листвой. Я кутался в подбитое бобровым мехом пальто, но холод проникал даже сквозь толстую ткань — словно сама Европа встречала меня ледяным безразличием.

— Ваше высокопревосходительство, — камердинер Фомка, сидевший напротив, с опаской выглянул в окно. — Впереди таможня. Австрийская.

Я кивнул, доставая из походного бюро паспорт с гербом Российской империи. Документ был подлинным — но кто знает, какие глаза будут его изучать? Карета резко остановилась. За дверцей раздались грубые голоса, говорившие на немецком.

— Papiere!

Я глубоко вдохнул, распахивая дверцу. Передо мной стоял австрийский офицер в вытертой шинели, его обмороженные пальцы нервно теребили темляк шашки. За спиной у него выстроились солдаты с ружьями наперевес — молодые, испуганные мальчишки, видимо, недавно мобилизованные.

— Граф Шабарин, чрезвычайный посланник его величества императора всероссийского, — я протянул документы, стараясь не смотреть на винтовки.

Графский титул мне пока не был присвоен и существовал лишь на бумаге, но откуда этому австрияке знать об этом? Офицер медленно прочитал бумаги, потом резко поднял голову:

— Вы один?

— С камердинером.

— Оружие имеется?

— Только — шпага — знак дворянского достоинства.

Он что-то пробормотал, но печать все же поставил. Протянул паспорт, приложил два пальца к лакированному козырьку:

— Willkommen in Osterreich!

Карета тронулась, и только теперь я заметил, как дрожат мои руки. Боялся ли я чего-нибудь? Вряд ли. Скорее — волновался за успех своей миссии. Формально я действительно был особым посланником Александром II, но на самом деле мне предстояло выступить в иной роли. Причем, достаточно убедительно, чтобы австрияки мне поверили.

Вена встретила меня запахом жареных кафейных зерен и тревожными взглядами. Город, похоже, еще не оправился от революционных бурь 1848-го года, а тут еще война на два фронта. Не удивительно, что австрийская столица жила в странном напряжении — балы во дворцах Хофбурга ипатрули на каждом углу.