— Кронштадт, Алексей Петрович! — сказал капитан «Святого Николая», протягивая мне бинокль.

Я взял его, всмотрелся в знакомые очертания фортов острова, который в очередной раз защитил Санкт-Петербург.

В столице в это время царила светская жизнь. Под своды колоннады Мариинского театра, роскошно освещенного газом, то и дело въезжали нарядные экипажи. Театральные премьеры в Петербурге весной 1855 года пользовались огромной популярностью у состоятельной публики, особенно оперы Россини и Глинки.

Однако сегодня публика собралась не только ради музыки — афиша гласила, что после спектакля состоится благотворительный аукцион, где будут выставлены произведения молодых воспитанников Санкт-Петербургской Академии художеств и разные другие изысканные безделицы, а вырученные средства пойдут на оказание помощи семьям погибших воинов.

Среди публики, разместившейся в ложах бенуара, выделялась еще молодая и красивая женщина, Анна Владимировна Шварц, супруга управляющего Варшавской биржей. Стройная, белокурая, с выразительными синими глазами, она привлекала внимание других зрителей. Мужчины почтительно ей кланялись, дамы косились завистливо.

Анна пришла на спектакль с кузеном, поручиком Сергеем Власьевичем Чижевским, который занимал должность младшего адъютанта при штабе гвардейского полка. Сергей был молод, красив и амбициозен, но крайне стеснен в средствах. Накануне он выиграл приличную сумму в карточной игре и намеревался потратить выигрыш на покупку понравившегося его спутнице лота на аукционе.

В антракте, когда дамы и кавалеры обменивались впечатлениями о спектакле, Анна Владимировна заметила незнакомого мужчину, по виду — француза, скромно сидящего в бельэтаже.

— Кто это? — спросила она своего спутника.

— Ах, это Антон Иванович Левашов, сотрудник министерства внутренних дел, — ответил Чижевский, лорнируя тем временем декольте дамы, сидящей ниже.

— Левашов? — переспросила Анна Владимировна. — А с виду так похож на француза.

— Ты права, кузина. Настоящее имя сего бонвивана Антуан Жан Лавасьер, но приняв российское подданство, он взял себе и русское имя.

Госпожа Шварц кивнула, обмахнувшись веером из страусовых перьев. Поднялась из кресла и покинула ложу. Чижевский поспешил за нею. На выходе они столкнулись с баронессой Берггольц, которая все еще полагала, что по-прежнему блистает в высшем свете.

— Анет, милая! — воскликнула она, бросаясь к Шварц и подставляя для поцелуя дряблую напудренную щеку. — Как давно мы не виделись!

— Как ваше здоровье, баронесса? — вежливо присев в реверансе, осведомилась Анна Владимировна.

— Превосходно! — солгала Берггольц, которую совершенно замучил ревматизм. — Кстати, позволь тебе представить молодого художника, ученика самого Брюллова, Николая Игнатьевича Александрова.

Шварц обратила взор на юношу, одетого в мягкий бархатный костюм и такой же берет. Юнец тут же сорвал его и церемонно поклонился.

— На аукционе выставляется его прелестная вещица, миниатюра «Ночь на Обводном канале», — продолжала тараторить баронесса. — Рекомендую.

— Мы с Сергеем Власьевичем обязательно посмотрим, — сказала Анна Владимировна.

Князь Чижевский поклонился Берггольц и поцеловал ее руку. Баронесса воспользовалась этой любезностью, подхватила его под локоток и проворковала, хотя голос ее теперь больше похож был на вороний:

— Ах, Серж, вы обязаны сопровождать меня во время аукционного торга! Знаете, я так азартна, что могу спустить последние деньги, если меня вовремя не остановить.

И баронесса умыкнула спутника мадам Шварц, оставив ее наедине с художником. Александров тут же приблизился к красавице, пожирая ее темными глазами опытного сердцееда. Брошенная Чижевским, Анна Владимировна не стала возражать.

— Вы и в самом деле были учеником Карла Павловича? — спросила она, подавая художнику руку.

— Да, мадам, если грунтовку холстов и натягивание их на подрамники считать ученичеством, — цинично произнес тот, увлекая светскую красотку в дальний угол театрального фойе.

«А он смелый!» — мысленно одобрила мадам Шварц, а вслух сказала:

— С удовольствием взгляну на вашу картину, выставленную на аукционе.

— Это пустяк! — отмахнулся художник. — Этюд, который совершенно не отражает истинный замысел. Чтобы увидеть картину полностью, нужно побывать у меня в мастерской… Только на большом полотне можно лицезреть тайную, порочную изнанку столичной жизни, которую вы никогда не увидите на полотнах прикормленных меценатами академических художников.

— Как вы, однако, смелы! — вырвалось у Анны Владимировны, которая давно уже не испытывала такое волнение. — Вы ведь покажете мне порочную изнанку Санкт-Петербурга?