Вошел Фомка, уже переодевшийся в свою любимую лакейскую ливрею.

— К вам визитер, барин! — доложил он.

— И кто же это?

Лакей протянул мне на серебряном подносике визитную карточку посетителя. Я прочитал: «Гордеев, Михаил Дмитриевич, литератор». Хм, на ловца и зверь бежит.

— Проси!

Едва Анна Владимировна пришла в себя, как на пороге комнаты появился хозяин мастерской, Николай Игнатьевич Александров, известный в Санкт-Петербурге своими любовными похождениями и бойкой кистью.

— Эх, создала же матушка-природа, такую красоту, что невольно поражаешься ее совершенству! — развязно заявил он. — Душевно рад видеть вас здесь, Анна Владимировна! Добро пожаловать в мое маленькое убежище истинного творца!

Шварц едва сдерживала раздражение, вызванное чрезмерностью манер Александрова. Сам облик этого балагура внушал ей беспокойство, смешанное с чувством досады. Художник же, заметив ее реакцию, лукаво ухмыльнулся, пряча истинные чувства за напускной бравадой. На самом деле ему самому было не по себе.

— Ах, признайтесь, Анна Владимировна, вы ведь охотно согласились приехать сюда? Увы, я вижу, это посещение оказалось чересчур утомительным для вашего хрупкого женского существа.

— Прекратите, Александров! — неприязненно потребовал полковник.

Художник повернулся к нему. Усмехнулся цинично.

— А что привело вас сюда, полковник? Что заставляет вас вторгаться в частную жизнь почтенных петербургских дам? Предположу, мотивы сугубо профессиональные, а вовсе не сердечные привязанности?

Лопухин промолчал, сохраняя ледяное спокойствие. Художник рассмеялся и указал большим пальцем на стоящую рядом Шварц.

— Обратите внимание, полковник. Перед вами прекрасная женщина, княжна, жена крупного чиновника, мать бросившая своего ребенка, который, вероятно, должен стать символом новой эпохи и инструментом влияния в высших сферах.

Полковник сжал кулаки, с трудом подавляя желание выразить недовольство поведением Александрова более действенными методами. Чувствуя, что накал страстей усиливается, Анна Владимировна поднялась со стула и решительно заявила:

— Николай Игнатьевич, если вы не смените своего тона, я залеплю вам пощечину. Удивительно как вы, господин Лопухин, офицер и дворянин, терпите этот оскорбительный тон человека, заманившего меня в сей вертеп!

— Уйдите, Александров! — потребовал полковник. — В противном случае, по щекам отхлестаю вас я. И вызова на дуэль не приму, а будете настаивать — пристрелю как собаку!

— Прошу меня простить, Анна Владимировна, — мгновенно сменил тон Александров, — Надеюсь, мы останемся добрыми друзьями.

И он поспешно ретировался.

Анна Владимировна закрыла глаза, невольно погружаясь прошлое, полное боли и разочарований. Голос ее стал глухим и холодным:

— Значит, теперь я снова должна страдать из-за одного единственного глупого поступка? Неужели никто не оставит меня в покое и не позволит жить обычной жизнью, занимаясь воспитанием ребенка и проявляя заботу о муже?

Она обернулась к полковнику, ожидая услышать ответ, но Лопухин, погруженный в размышления, оставался нем.

— Давайте посмотрим правде в глаза, Анна Владимировна, — сказал он, наконец, беря инициативу в свои руки. — Ваши поступки создали ситуацию, выходящую за рамки личной трагедии. Существуют силы, желающие повлиять на развитие государства через использование семейных секретов и любовных связей известных государственных деятелей. Вопрос в том, согласны ли вы подчиняться чужой воле или предпочитаете самостоятельно решать собственную судьбу?

— Решение принадлежит только мне, — холодно, но неуверенно ответила госпожа Шварц.

Ей очень хотелось верить, что она способна контролировать свою жизнь, но реальность выглядела совсем иначе. Хотела Анна Владимировна того или нет, но ее судьба уже переплеталась с судьбой Империи, сделав ее, светскую красотку, заложницей политических интриг и амбиций сильных мира сего.

— Я хочу увидеть своего сына!

— Это не так-то просто, мадам, — произнес Лопухин. — Прежде, мы должны определить, насколько опасно дальнейшее присутствие ребенка в Воспитательном доме и какие меры следует предпринять для обеспечения его безопасности.