Небесные фонарики — излюбленное горожанами ночное развлечение — традиционно запускали со смотровых площадок парка. Взлетая по одному, они стремительно набирали высоту и левитировали над городом светящейся колонией, которая то растекалась, как некое небесное простейшее, и выпускала огненные ложноножки, то уплотнялась и повисала сонная, с каким-то внутренним, неизъяснимым перемигиванием и брожением огней. Каждый фонарь проживал короткую, но интенсивную, насыщенную жизнь; а через четверть часа с тем, что так волшебно летело и светилось, случалось то, что рано или поздно случается со всякой мечтой: огонь гас, и на землю падала какая-то оскорбительная рухлядь: горелка, рисовая бумага, бамбуковый каркас; рожки да ножки вместо магии.

Огни летели в полной тишине. Мир суеверно замер, дивясь на этих наполненных светом монгольфьеров. Сияющая кисея сползла на площадь, скользнула над домами и бесследно истаяла. Улица пришла в себя, точно очнулась после обморока; прохожие, мгновение назад завороженно следившие за полетом небесных тел, разом загомонили, засмеялись, затопали по мостовой.

Алина с Вирским стояли, омываемые толпой, неотрывно глядя друг на друга. Я стал протискиваться сквозь людской поток, который, редея и разветвляясь в закоулки, струился вниз по улице.

В кино они тем вечером так и не появились.

— Мне кое-что приснилось.

Они разговаривали под шелест затихающего дождя. На мокрых лицах вспыхивали отсветы неона. В брусчатку, до блеска отполированную ливнями и гладко обкатанную автомобильными шинами, можно было глядеться, как в зеркало. Фонари расплывались в сумерках и источали моросящий свет. Капли висели на карнизах ртутной бахромой. Поникшие, опушенные мелкой листвой деревья дышали сыростью и зябко вздрагивали, стряхивая избыток влаги; стволы и ветви отливали каким-то лихорадочным, простудным блеском.

— Ты уплыла на лодке вниз по реке.

Алина скептично пожала плечами.

— Значит, ты никуда не собираешься? — спросил Вирский.

— Собираюсь. Мы и так уже опоздали.

Пока остальные взахлеб обсуждали общих знакомых и изучали меню, Алина рассеянно рисовала на салфетке. Сидевший напротив Вирский отнял у нее разрисованный клочок бумаги. Алина подняла на него недоуменный взгляд.

— Что это? — Он кивнул на салфетку.

— Это? — Она мельком взглянула на свои художества. — Это не пятна Роршаха.

— Больше похоже на каракули.

— Проверяешь на мне свои психоаналитические навыки?

— Ты для этого чересчур строптивая и скрытная, — с улыбкой успокоил он.

Она разгладила разрисованную салфетку:

— Это не какие-нибудь там каракули Роршаха. Это черная кудря, которая всю жизнь хулигански завивалась не в ту сторону и всячески топорщилась. В конце концов ее изловили и отрезали.

— Это случайно не родственница глокой куздры?

— Нет, они даже не были знакомы. Кудря ничего не сделала бокру и не курдячила бокренка.

— Курдячила.

— Он тоже не подарок.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

— Не нужно так на меня смотреть, — Алина прижала ладонь к его глазам, отгораживаясь от пристального взгляда. — Не смотри.

Вирский медленно нащупал и отнял ее кисть, продолжая удерживать. Алина высвободила руку и погладила его по щеке. Он повернул голову и поцеловал ее ладонь.

— Хватит ворковать, — громогласно потребовал Титус. — Заказывайте лучше лососевый суп.

— Лососевый суп подождет, — улыбнулась Красивая Укулеле.

— Он мерзкий, как ламинария, — поддержал Зум.

Алина отстранилась и облокотилась на стол, подперев щеку кулаком, и продолжала отдаляться взглядом. К окну подкрадывались мокрые шорохи, террасу затопили подмигивающие огоньки. Морось бесшумно перешла в туман.

— Мне это ни о чем не говорит, — безучастно призналась она. — Я никогда не ела ламинарию.

Мимо порхнул официант с подносом крышек-куполов, оставив длинный щекотный шлейф гастрономических запахов.

— Да ладно, — не поверил Вирский.

— Все ели ламинарию, — поддакнул один из близнецов Ортов, смутно отличимых друг от друга по выражению глаз, как один и тот же человек в очках и без очков. Условный очкарик выглядел самоуверенным остряком и смутьяном; брат казался его немного опрощенной и опресненной производной. Они сидели плечом к плечу, соприкасаясь копнами всколоченных кудрей, похожие на непоседливых, плутоватых херувимов, которым в тягость высокий ангельский чин.

— У матери я питалась разной уличной едой, а дед не выносил ламинарию. Это что, какой-то фетиш? Каждый должен пройти крещение ламинарией?