По стенам боскета метались тени. Эрот, этот пухлявый херувим неопределенного возраста, питая, как все боги, слабость к перемене имен, присутствовал в толпе под псевдонимом. Под действием абсента, который пили посетители, Амур сделался Туйоном, и это прозвище очень точно отражало его подлинную сущность. Полынь она и есть полынь. Яд, леденящий и будоражащий кровь, рождающий хандру и эйфорию. Кто-то счастливо избегнет гибели, а кто-то будет вероломно отравлен. Абсент здесь не только пили, но и вдыхали, впитывали каждой порой. Крылатый пакостник не скрывал своих намерений: жертва агонизировала, а он злорадно потирал ладошки.

Вирский сидел рядом с миловидной полноватой блондинкой ренуаровского типа с крупными, глянцевито-гладкими волнами коротко стриженых волос, ямочками на щеках и молочной кожей, что не отталкивает свет; из диадемы, зыблясь, торчало черное перо, похожее на маленькую растрепанную птичку. Напротив, через стол, сидела Алина, тоже с блондином, но сухощавым и взъерошенным, с мальчишеской блуждающей улыбкой, белесыми бровями и созвездием мелких родинок на подбородке.

Вирский не сводил с Алины злого взгляда. Они весь вечер на расстоянии играли в некую хитроумную игру, построенную на смещениях акцентов, неуловимых для непосвященного сменах интонации и перепадах ритма, столкновениях и несовпадениях, взглядах, во взаимном чередовании которых присутствовал свой скрытый смысл. Они едва ли перебросились парой фраз, но за необязательностью сказанного, за показной, колючей вежливостью угадывались эмоции совсем иного толка, опасные и непредсказуемые, как мощное подводное течение, намного превосходящее мускульные силы пловцов.

— Как там Мальстрём? — осведомился Зум.

— Мальстрёмизирует труппу, — усмехнулась Алина.

Она была в коротком, похожем на кольчугу платье с застежкой на шее, открытыми плечами и спиной; крупные, с грецкий орех, пайетки поблескивали, как чешуя, отзываясь на каждое ее движение. Из-под чешуйчатого шлема выглядывали две скобки смоляных волос.

— Помнишь это место? — Вирский подтолкнул к ней через стол одну из фотографий забастовки, которые Зум пустил по кругу и подробно комментировал.

Алина мельком взглянула на снимок и подняла на Вирского раздраженный взгляд:

— Я не держу всякий мусор в голове.

— Нежный Ариэль, — подтрунил Титус.

— Нежным созданиям не место на баррикадах, — ядовито процедил Вирский.

— Я работаю над собой, — заверила его Алина.

— Удачи.

— Спасибо. Ты всегда был очень добр ко мне.

Следующие полчаса Вирский продолжал спорадические выпады, то адресуясь к Алине напрямую, то что-нибудь ершисто комментируя. Та отвечала ему взаимностью.

Оркестр врос в эстраду, словно жемчужина в морскую раковину. Духовые надували щеки, струнные дико выкатывали глаза, ударные бились в падучей и погибали с бисеринами пота на раскаленных лбах. На площадке танцевали фокстрот: сияли невесомые и клейкие на вид, как паутина, расшитые пайетками и бисером платья, порхала бахрома, щелкали бусы и многоярусные браслеты, струились серьги, зыбились перья на подолах и повязках для волос. В тропическом музыкальном зное похожие на райских птиц создания мерцали рядом с гладко зачесанными, тонкоусыми, широкобрюкими, бело-фланелевыми или закованными в черный панцирь смокинга партнерами. Все это выглядело так, будто в раю, в каком-то отделении для буйных, устроили неурочный праздник с фейерверками, разливанными реками спиртного, восторгами и судорогами джаза, и в этом джазовом угаре юродивые веселились как в последний раз.

— Поразительная способность не замечать того, что у тебя под носом, — громко проговорил Вирский.

Алина перевела на него непонимающий, отстраненный взгляд. Вирский сидел рядом и смотрел на нее с досадой.

— Только не надо смотреть сквозь меня этим своим взглядом, — сказал он с горьковатым сарказмом.

Та неприязненно поежилась и отвернулась.

— Я здесь.

Алина сердито повернула голову:

— Я заметила.

— Уже лучше, — удовлетворенно кивнул Вирский. — Где он?

— Кто?

— Ты принципиально встречаешься с теми, кого не любишь?

— Я люблю его.

— Скажи еще, что он любовь всей твоей жизни.

— Конечно.

— Где же этот сгусток добродетелей?

— Курит, скоро вернется. Ты тоже возвращайся к своей девушке, она милая.

— А он, по-моему, мудак.

— Какая же ты стервоза!

Он откинулся на спинку стула и с ожесточением поскреб подбородок.

— Тебя потянуло на блондинов?

— Да, я остепенилась.

— Мне тоже всегда нравились блондинки.

— Меня воротит от брюнетов. Особенно от пьяных психиатров.

— Я никогда не пьянею, только становлюсь очень злым.

— Сочувствую.

На створке раковины волновались световые отблески, как под водой.

— Твой рыцарь, видимо, не понимает, с кем связался.

— Он хорошо меня знает.

— Ты будешь ему изменять, и тебя не пустят в рай.

— Я собираюсь в Тартар.

— Ты раздолбаешь им Тартар. Туда тебя тоже не возьмут.

— Меня никуда не берут, — мрачно усмехнулась Алина.