Между столиками сновал разносчик сырых и жареных на углях асфоделей — Черный Пьеро с мучнисто-белым, летаргически отрешенным лицом, — и, шурша складками своего похожего на саван балахона, раздавал свертки с сочными или дочерна пропеченными коробчатыми клубнями.

Вирский сбросил вдруг спесивую надменность, придвинулся и положил руку на спинку Алининого стула:

— Давай уйдем отсюда.

— Любовь всей моей жизни будет возражать.

— Его никто не будет спрашивать.

— Вирский, отвали.

— Я бы на твоем месте не спорил с пьяным психиатром.

— Тебе еще не надоело изображать клоуна?

— Это чтобы тебя утешить, моя маленькая Тимьян.

— Утешь свою бабушку.

— Где же твоя нежность?

— Пала жертвой остроумия.

Оркестр перевел дух и разразился чарльстоном.

— Вон идет твой рыцарь.

— Попробуй воспринимать спокойно и его, и меня.

— Я не могу воспринимать тебя спокойно.

— Пожалуйста, уйди.

— Уйду, — пообещал Вирский, — с тобой, любовь моя, — и утащил Алину в гущу танцующих.

— Брюнеты, — меланхолично констатировал Зум.

Меж тем брюнеты, кажется, заключили перемирие: в толпе мелькала то его обтянутая пиджаком, то ее обнаженная до последнего позвонка спина; а вокруг порхали райские птахи в зареве собственных нарядов.

Все вдруг засобирались в кино, и ни о чем не подозревающий рыцарь был совместными усилиями уведен покупать билеты. Ренуаровская девушка давно ушла. За столиком остались только мы с Титусом.

— Мы вам не мешаем? — обиженно осведомился Титус, когда брюнеты возвратились к столику. — Леман говорит, вы пьете друг у друга кровь.

— Ну вам-то что? — Вирский рывком распустил короткий черный галстук и расстегнул верхние пуговицы темно-серой сорочки. — Не вашу же кровь, в конце концов.

Алина отошла к фонтану, окутанному искристой водной дымкой. Из узорчатой тени вынырнул Черный Пьеро, переступая на негнущихся ногах, словно огромная, нескладная птица, наклонился к девушке, погладил ее по голове и пригласительно протянул на ладони асфодель. Когда к ним подошел Вирский, Пьеро повернул к нему свое набеленное, жутковатое лицо паяца, помедлил и бесшумно зашагал вдоль изгороди, зажав в кулаке отвергнутое лакомство и взмахивая рукавами, как крыльями.

Алина сделала движение к выходу из боскета, но Вирский удержал ее и подозвал официанта в черной форме с белой бабочкой.

— Что ты задумал? — насторожилась Алина.

— Хочу выпить с тобой на брудершафт.

С минуту все следили, как официант священнодействует над полынным зельем; когда пролог с подготовительными перестановками посуды подошел к концу и началось основное действие с наливанием абсента, Вирский окликнул официанта и кивнул на пузатую колбу, в которой копошились круглые, с горошину, шипастые существа.

— Артемизии? — вскинулся Титус. — Этой хренью можно пищевод обжечь!

— Никто не обожжется, — осадил его Вирский, — если правильно пить.

Официант тем временем поджег абсент в одной из рюмок, вооружился специальными щипцами и выловил из колбы колючую горошину. Раскалив артемизия над огнем, он опустил его в рюмку, пройдя сквозь пламя и погрузившись в горькую среду, тот втянул шипы, уменьшился в объеме и озарился изнутри.

— Говорят, артемизии навсегда остаются в организме, — загробным голосом возвестил Титус, когда официант проделал ту же процедуру для второй рюмки.

— И размножаются делением, — кивнул Вирский.

— Может, они еще и песни поют? — скептично хмыкнула Алина, вглядываясь в абсент с одиноко плавающим и безобидным с виду артемизием.

Официант потушил огонь, собрал свою удивительную утварь на поднос и тихо ретировался. Не сводя друг с друга глаз, Алина с Вирским залпом осушили рюмки. Он сразу закашлялся. Она несколько секунд сохраняла стоическую невозмутимость; затем изменилась в лице, болезненно поморщилась и зашлась в приступе необоримого кашля.

— Выглядишь бодро, — похвалил он.

— Меня сейчас стошнит.

— Отлично. Может, я тоже наконец проникнусь к тебе отвращением.

— Зато избавлюсь от артемизия.

— Ты его теперь ничем не вытравишь.

— Откуда ты знаешь?

— Мое рацио мне подсказывает.

— Твое рацио сделало тебе ручкой. Мы друг другу не подходим.

— Согласен. Давай это отпразднуем.

— Шампанского нет.

— Мы всегда можем попить друг у друга кровь.

По дороге в кино все молчали. Там, где дома подобострастно расступались и улица впадала в площадь Гидропатов, царило праздничное оживление. Вдруг справа, над одним из дымоходов, вспыхнул огненный ореол и, колыхаясь, челночными плавными толчками поплыл над гребнем крыши. Вирский начал было что-то говорить, Алина порывистым, нетерпеливым жестом прижала палец к его губам, и оба, запрокинув головы, стали смотреть на энигматическое действо над домами. За первым ореолом последовал второй, за ним — еще один; через минуту небо озаряли десятки воздухоплавающих, с исподу напоминающих огненные зрачки. На улицу медленно натянулся мерцающий полог, сплошь состоящий из куполов, наполненных теплым воздухом и приглушенным светом.