Вследствие щепетильности британцев (и французов) по вопросу блокады дипломаты южан не могли допустить продолжения хлопкового эмбарго. Создавалась парадоксальная ситуация: коль скоро Европа не получала хлопок, блокаду нельзя было объявить неэффективной. В феврале 1862 года в ответ на вопрос французского министра иностранных дел эмиссар Конфедерации в Париже признал, что «несмотря на весьма значительное количество судов… успешно прорвавших блокаду, риск быть захваченными слишком велик, чтобы более осторожные судовладельцы отважились на подобные попытки». Это было фатальным признанием! Восемь дней спустя министр иностранных дел Великобритании Расселл представил позицию Империи по этому вопросу: «Тот факт, что отдельные суда успешно прорывают блокаду… сам по себе еще не означает признания ее неэффективной согласно международному законодательству», поскольку она была усилена дополнительными соединениями, «достаточными для того, чтобы воспрепятствовать входу [в порт], или для того, чтобы создать очевидную опасность для входа и выхода из порта». К февралю блокада вполне удовлетворяла этому определению. Вторым веским доводом против принятия Британией аргументов южан являлось стремление не создавать прецедент, который мог бы обернуться против безопасности Англии в будущей войне. Генеральный стряпчий полагал, что Великобритания должна противиться «новомодным трактовкам международного права, которые могут сделать невозможным в будущем эффективное использование блокады, лишив [Британию], таким образом, морского могущества» [738] .

Ожидания южан на ликвидацию блокады с помощью вмешательства извне не оправдались по двум парадоксальным причинам: из-за «успешного» хлопкового эмбарго, лишь доказывавшего состоятельность блокады, и колоссального объема экспорта хлопка в 1857–1860 годах, который вместо утверждения могущества «Короля Хлопка» лишил его престола. Даже работая сверхурочно, британские фабрики не были способны переработать весь этот хлопок в ткани. Излишки хлопка-сырца, а также готовых тканей, заполняли склады Ланкашира. Таким образом, эмбарго южан в 1861 году обернулось нежданным благом для текстильных фабрикантов. Хотя фабрики зимой 1861–1862 годов работали неполный рабочий день, это было вызвано не нехваткой хлопка, а перенасыщением рынка текстильной продукции. Запасы сырца в Англии и Франции в декабре 1861 года были больше, чем в декабре любого другого года. Хлопковый голод, на который так надеялись южане, заявил о себе лишь летом 1862 года, а к тому времени Конфедерация отказалась от идеи эмбарго и отчаянно пыталась провезти хлопок через ужесточающуюся блокаду, чтобы платить за импорт. В это же время рост цен на хлопок в Европе привел к расширению его плантаций в Египте и Индии, ставших на ближайшие три года основными мировыми поставщиками.

Худшие дни простаивающей текстильной промышленности Великобритании пришлись на период с лета 1862 по весну 1863 года, но масштабы бедствия не оправдали надежды южан и мрачные прогнозы англичан. Уже до войны текстильная промышленность начала утрачивать свою господствующую роль в британской экономике. Война же все больше стимулировала металлургическую, оружейную, судостроительную промышленность, которые обгоняли текстильную отрасль. Производство суконной униформы и одеял для американских армий несколько компенсировало отставание хлопкового производства. Процветающая торговля обмундированием с северянами, равно как и прорывы блокады южанами, убеждали британских негоциантов в преимуществах нейтралитета. Неурожаи в Западной Европе в 1860–1862 годах усилили зависимость Британии от американского зерна и муки. За два первых года Гражданской войны штаты Союза импортировали в Великобританию почти половину необходимого ей зерна, тогда как до войны доля импорта этих штатов составляла менее четверти. Янки могли торжествовать по поводу того, что «Король Зерно» оказался сильнее «Короля Хлопка» [739] . А так как рейдеры Конфедерации нападали на корабли торгового флота Соединенных Штатов, большая часть этой растущей торговли перешла в руки британских судов — еще один экономический фактор, препятствовавший вовлечению Британии в войну.

Ко второму году конфликта Лондон терпимо относился к ужесточению блокады. В апреле 1862 года военные корабли северян начали захватывать британские торговые суда, курсировавшие между Англией и Нассау или Бермудскими островами, на основании того, что их груз в конечном итоге предназначался для Конфедерации. Первой ласточкой была «Бермуда», конфискованная по приговору призового суда Соединенных Штатов. Затем ее выкупил флот и отправил нести службу в качестве блокадного корабля. Это конечно же стало оскорблением, вызвавшим ура-патриотическую реакцию в Великобритании. Однако американские дипломаты сослались на имевшиеся прецеденты таких захватов самой Британией. Во время наполеоновских войн королевский флот захватил американские суда, перевозившие груз в нейтральный порт с целью последующей перепродажи французам. Для оправдания конфискации контрабанды, в конечном итоге предназначавшейся врагу, даже если корабль совершил промежуточную остановку в нейтральном порту, британские юристы разработали понятие «единства пути». Когда в 1862 году бумеранг вернулся, Уайтхолл вряд ли мог оспорить этот прецедент.

В 1863 году юристы северян расширили правило «единства пути» после инцидента с «Петергофом». В феврале этого года военный корабль Союза задержал в Карибском море британское судно «Петергоф», шедшее в мексиканский Матаморос с грузом военного снаряжения. У северян были все основания подозревать, что конечным получателем этого груза являются штаты Конфедерации. Расположенный на противоположном от Техаса берегу Рио-Гранде Матаморос превратился в перевалочный пункт торговли с южанами, менявшими там хлопок на контрабандные товары. Призовой суд поддержал решение флота расширить действие правила «единства пути» и на реэкспорт контрабанды через сухопутные границы, а не только на вывоз из нейтральных портов. На этот раз британское общественное мнение вновь обрушилось на «жадных и высокомерных» янки, но Форин-офис просто зафиксировал этот прецедент (англичане сослались на него полвека спустя, чтобы оправдать захват американских судов, шедших в нейтральную Голландию с грузом, предназначенным для последующей доставки в Германию по суше) [740] .

Второй целью южной дипломатии после попыток вызвать британское вмешательство в блокаду было официальное признание Конфедерации со стороны мировых держав. Чтобы добиться такого признания, правительство Конфедерации направило в Европу делегацию из трех человек во главе с Уильямом Йонси. Известный «пламенный оратор» и сторонник возобновления торговли африканскими рабами, Йонси был не лучшей кандидатурой для поиска единомышленников в антирабовладельчески настроенной Британии. Тем не менее вскоре после прибытия делегации в Лондон британское правительство объявило о шаге, который сбил с толку американцев на обоих берегах Потомака, заставив их поверить в неминуемое дипломатическое признание Конфедерации.

Линкольн объявил южан мятежниками. Согласно международным законам, это лишало южан статуса воюющей державы. Но 13 мая королева заявила о нейтралитете Британии. Это было замечательно, вот только тем самым Юг признавался воюющей стороной. Другие европейские страны последовали примеру Англии. Подобный статус давал конфедератам право получать займы и закупать оружие в нейтральных государствах, а также снаряжать суда, имеющие право захвата добычи в открытом море. Северяне горячо протестовали против такого шага; Чарльз Самнер позже назвал его «самым омерзительным поступком в истории Англии со времен Карла П». Однако протесты северян основывались на слабой правовой базе, так как блокада практически признавала южан полноправной воюющей державой. Более того, в глазах европейцев Конфедерация с ее конституцией, армией, эффективным контролем над 750 000 квадратных миль территории и населением в девять миллионов человек рассматривалась как воюющая сторона, независимо от того, кем ее считали на Севере. Как высказался лорд Расселл: «Признание Юга воюющей стороной не дело принципа, а фактическое положение вещей» [741] .

Разочарование северян было отчасти вызвано сопутствующими обстоятельствами и моментом, выбранным Британией для заявления о своей позиции. Прокламация о нейтралитете была обнародована как раз после двух «неофициальных» совещаний лорда Расселла с представителями Конфедерации и за день до прибытия в Лондон нового посланника Соединенных Штатов Чарльза Фрэнсиса Адамса. Таким образом, признание Юга воюющей стороной имело цель поставить Адамса перед свершившимся фактом и подготовить его к следующему шагу — официальному признанию Конфедерации. По словам Сьюарда, встречи Расселла с Йонси и его коллегами можно было «с большой долей вероятности истолковать как признание». Так же считали и южане; Richmond Whig расценила прокламацию о нейтралитете как «широкий и твердый [шаг] в направлении, ожидаемом народом южных штатов» [742] .