<p> Для Проныры Джима, мелкого воришки из Анк-Морпорка, самым большим врагом всегда был не стражник, а собственный страх. Именно он мешает ему совершить простую кражу и толкает на отчаянный шаг — ограбление Незримого Университета. Одно неверное решение, принятое от голода, приводит его к странному гудящему механизму, где он совершает немыслимое — вешает свою старую шляпу на самый чувствительный прибор во вселенной.</p> <p> В результате реальность начинает трещать по швам. Горожане внезапно ощущают во рту вкус солёных анчоусов, а мутная река Анк на мгновения становится кристально чистой, пугая до смерти привыкших к грязи рыб. На пороге каморки Проныры появляется Смерть — не как жнец душ, а как бесконечно уставший аудитор, — и заявляет, что теперь воришка, как «пациент зеро» вселенского коллапса, должен всё исправить.</p> <p> В компании своего костлявого напарника ему предстоит отправиться в путешествие по альтернативным жизням, которые он мог бы прожить, став успешным торговцем, героическим стражником или... безжалостным и всемогущим архимагом, который считает свою несовершенную версию ошибкой, подлежащей стиранию.</p> <p> Теперь, чтобы спасти мир, Проныре придётся сразиться с лучшими версиями самого себя. Но как победить, если твой главный противник — это ты, но без единого изъяна? И что, если для спасения всего сущего нужно не сражаться, а сделать то, что у тебя всегда получалось лучше всего — сдаться?</p>
Анк-Морпорк: Миллион Жизней
Глава 1
Голод был старым знакомым.
Для Проныры Джима он был не просто ощущением, а фоном, неотъемлемой частью городского пейзажа, как вечная вонь реки Анк или перезвон колоколов Незримого Университета, которые всегда звонили с каким-то неуловимым опозданием. Обычно голод был тупым, ноющим, привычным. Но сегодня он стал другим — острым, с характером. Сидел где-то под рёбрами и методично грыз, словно хорошо обученная крыса, которой пообещали премию за усердие.
Проныра прижимался спиной к шершавой, выщербленной кирпичной стене, цепким взглядом ощупывая толпу. Площадь Разбитого Барабана бурлила, как котёл с густой, плохо перемешанной кашей. В ней плавали все подряд: суетливые торговцы, степенные горожане, пара-тройка стражников, умело имитирующих бурную деятельность, и, разумеется, туристы.
Туристы были любимым блюдом Проныры. Они двигались с грацией сонных коров, постоянно задирали головы и держали кошельки так, словно те были набиты раскалёнными углями и единственной их мечтой было избавиться от этой ноши.
И вот он. Идеал. Воплощённая мечта.
Крупный мужчина из Овцепикских гор, судя по загару цвета варёного кирпича и выражению наивного восторга на лице. Толстый, розовощёкий, в дорогом, но отчаянно непрактичном дорожном костюме. А главное — кошелёк. О, этот кошелёк был оскорблением законов физики и скромности. Он не просто оттопыривал карман, он вёл с ним отчаянную, проигранную войну, выпирая так, будто вот-вот лопнет и осыплет брусчатку дождём из полновесных анк-морпоркских долларов.
— Ну вот же он, Джим, твой шанс! — прошипел внутренний голос, тот, что обычно отвечал за амбиции и плохие идеи. — Это же два дня сытой жизни! Может, даже три! С пивом! Настоящим, неразбавленным пивом! Давай, ноги, шевелитесь… Просто…
Ноги сами знали, что делать. Проныра отлепился от стены, словно старый пластырь. В голове мгновенно сложился план, отточенный годами практики и элегантный в своей простоте. Шаг, ещё один. Лёгкий, почти невесомый толчок, будто случайно. Искреннее, полное раскаяния «Ох, простите, господин!». И пока турист будет отряхивать свой дорогой костюм и добродушно бормотать, что ничего страшного, его кошелёк уже начнёт новую, свободную жизнь в кармане Проныры.
Чисто. Просто. Изящно.
Он сделал первый шаг.
И замер.
Его взгляд, до этого прикованный к неприличному бугру в штанах туриста, скользнул выше и наткнулся на деталь, которую он в своём голодном предвкушении упустил. Деталь, которая рушила всё.
Шляпа.
На голове туриста красовалось нечто, что можно было назвать шляпой лишь при очень большом допущении. Это было произведение шляпного искусства, зачатое в лихорадочном бреду пьяного таксидермиста. Изумрудные, алые и какие-то тошнотворно-жёлтые перья торчали под немыслимыми углами, подрагивая при каждом шаге владельца. Казалось, на голове у туриста произошла трагическая авария с участием павлина, фазана и очень удивлённой курицы.
— Ох, кривая вечность, — простонал Проныра, но уже не внутренним голосом, а тихим, едва слышным шёпотом. Он снова прилип к стене. Вся его решимость, казалось, утекала в грязные щели брусчатки.
— Нет. Только не это. Это же… это же правило номер семь. Или восемь? Неважно. «Никогда не красть у людей в смешных шляпах».
Это был дурной знак. Хуже, чем чёрная кошка, перебегающая дорогу задом наперёд. В таких кошельках всегда оказывались не деньги, а проклятые монеты, или сборник стихов какого-нибудь пастуха-графомана, или, хуже того, счета от прачки.
Он едва не ударил себя по лбу.
— Идиот! Какой ещё дурной знак?! Худший знак — это когда у тебя в кармане последняя вошь от голода повесилась! А ты стоишь тут, кодекс свой дурацкий выдумал! У него там, может, целое состояние, а ты… шляпа…
Он смотрел, как тучный турист в нелепой шляпе покупает у уличного торговца нечто на палочке, что шипело и подозрительно пахло пережаренным луком. Толстяк отсчитал несколько монет, и ладонь Проныры невольно сжалась в кулак, словно пытаясь удержать их призрачный вес. Но он не двигался. Страх перед плохой приметой, иррациональный и глупый, оказался сильнее голода, парализуя напрочь.
Турист, дожевав своё приобретение, двинулся дальше и вскоре растворился в толпе, унося с собой и шляпу, и кошелёк, и мечту Проныры о горячем ужине.
Шанс ушёл.
Проныра остался один на один с урчащим желудком, собственной трусостью и холодной, бессильной злостью. Злостью на себя, на мир, на идиотские правила, которые он сам же и выдумал, чтобы построить красивый фасад вокруг своей нерешительности.
Пустота в желудке отозвалась горечью на языке.
— Хватит, — пробормотал он, глядя на грязную мостовую. — Хватит с меня этой мелочи.