— Какое небо голубое! Мы не сторонники разбоя! — громко, во весь дух пел Лёха в кабине несущегося в пике «Ишака».

«Ещё чуть-чуть — и движок разорвёт», — мелькнуло в голове попаданца. Он плавно потянул ручку газа на себя, сбрасывая обороты, чтобы не перекрутить двигатель.

Машина слегка подрагивала в воздушных потоках, стрелка альтиметра стремительно отмечала потерю высоты, а земля начала наползать снизу, заслоняя всё лобовое стекло. Она под ним росла, превращаясь из размытых пятен в чёткие линии, в поля, в дороги, в посевы. А чуть выше горизонта уже начинала вылезать главная деталь во всей этой картине — тёмные пятна, сначала размазанные, которые становились, плотнее, чётче и вот они сформировались в трёхмоторные бомбардировщики. В перекрестье прицела вползала девятка итальянских бомбардировщиков, идущих классическим строем — три тройки, ровно, красиво, как на параде. Итальянцы держались уверенно, будто уже считали небо Испании своим.

Савойя-Маркетти стремительно вырастала в прицеле, как будто сама активно лезла под Лёхины пулемёты. Наш герой смотрел — и никак не мог отделаться от ощущения, что эта штуковина похожа на свинью. Или кабана. Не метафорически, а буквально. Та же грязно-серая туша, раздутый фюзеляж с горбом над кабиной, как холка у откормленного хряка. Торчащий спереди мотор в кольце капота, весь в заклёпках и копоти, этот вытянутый вперед нос… точь-в-точь как пятачок. А из горба водил жалом пулемёт — живой и злой, и уже почуявший, что к нему подкрадываются забойщики.

Лёха вдруг невольно усмехнулся — вот уж не думал, что в бою будет целиться в итальянский бомбардировщик и думать про свинью. Но картина была именно такая — огромная, тяжёлая свиноматка, вздрагивающая в воздухе, упрямо ползущая вперёд, не замечая, что за ней уже пришли с забойным электрошокером.

Вокруг бомберов расцвели огненно-красные чёрточки и нехотя потянулись в сторону наших героев, итальянские стрелки наконец-то проснулись и со всем своим южным темпераментом старались устроить торжественную встречу стремительно несущимся к ним нежданным гостям.

Помня, как в прошлый раз он остался с пустыми магазинами и вытаращенными глазами, вылавливая в прицеле уходящий хвост «Дорнье» и вжимая мёртвые гашетки, Лёха теперь тянул с открытием огня, работал педалями, корректируя заход на цель. Он валились на проплывающие внизу Савои сверху — сбоку под углом градусов в сорок, стараясь не попасть под огонь стрелков. Впереди, растянувшись на полкилометра, шли девять «Савой», извергая перекрестный огонь. Лёха поймал замыкающий самолет в прицел и открыл огонь метров с трёхсот — не дожидаясь того момента, когда до бомбардировщика можно дотянуться рукой, а стрелки уже шьют в упор.

— На дурака не нужен нож! — хор Большого театра позавидовал бы артистизму и напору молодого лётчика.

На этой дистанции бомбардировщик казался гигантским. Лёха видел, как вихри горячего воздуха от выхлопов искажали контуры капота, создавая дрожащий мираж. Чётко просматривалась тёмная прорезь турели, где мелькал ствол пулемёта. А ещё — маслянистые потёки вдоль крыла, от боковых моторов.

« Бей сюда,» — будто шептали ему эти чёрные полосы.

Он целился в консоль крыла, чуть вперёд, туда, где крыло срасталось с фюзеляжем, где обычно размещались основные баки, именно там проходили топливные магистрали.

Пальцы сжали гашетки. Крыльевые «Гочкисы» взревели, выплёвывая тяжёлые 13.2-мм снаряды. И-16 затрясся от отдачи, будто взбесившаяся лошадь. Лёха почувствовал, как изменился баланс на ручке — левый пулемёт стрелял чуть быстрее правого.

— Ему с три короба наврёшь, И делай с ним что хошь! — Хор перешёл на верхние октавы, как будто дружно взяв на себя повышенные обязательства в социалистическом соревновании.

Первые попадания обозначились яркими вспышками вдоль передней кромки крыла. Один снаряд ударил в капот двигателя — оттуда сразу повалил густой чёрный дым. Второй прошил обшивку, оставив после себя рваную дыру размером с кулак.

Стрелок на бомбардировщике дёрнулся, его пулемёт на секунду замолчал. Лёха видел, как в проёме турели что-то мелькнуло — возможно, ранен или убит.

Двести метров — дистанция смертельного рукопожатия.

Секунд пять гремели крупнокалиберные пулеметы, разнося на атомы изделие итальянских авиастроителей.

«Хватит!» — внутренний голос уже визжал об опасности, видя увеличивающегося в деталях итальянца.

Лёха тянул ручку на себя, и мир перевернулся. Перегрузка вдавила в кресло, кровь отхлынула от головы. В глазах поплыли багровые пятна, но он успел заметить, как «итальянец» неестественно кренится на левое крыло, из которого теперь тянулись за самолётом оранжевые языки пламени.

Лёха тянул ручку на себя, избегая тушу бомбардировщика и выходя из пикирования.

— К-к-аакое н-н-небо г-г-голубое! — хор стал слегка запинаться, его бы точно выгнали всей толпой с позором даже из Дворца Съездов. — М-м-мы не сторон-н-ники р-р-разбоя! — общество людей с нарушенной структурой речи имело все шансы выиграть против них судебный иск.

Ишак пронёсся мимо бомбардировщика почти коснувшись его плоскостями — не больше десяти метров, и то, если не придираться. Всё произошло в долю секунды, но в памяти нашего героя это отпечаталось, как серия кадров: пятнистое крыло «Савойи», прошитое пулемётной очередью, мотор с вырывающимся из-под капота дымом, бликующее стекло стрелковой точки, фонтан огня из под фюзеляжа.