– Не скрежещи зубами и не строй из себя обиженку, – провозгласила Велимира и тронула машину с места. – Лучше, пока мы едем, расскажи про допрос Ирины. Он же уже состоялся. Мы ее, конечно, сегодня увидим, но вряд ли она захочет с нами поделиться подробностями, а мне ужасно интересно.

– И чем вызван ваш… твой интерес?

– Чистым любопытством. Мама говорит, что это мой главный недостаток. Я всегда и везде сую свой нос. А еще тем, что дядя Борик мне нравился. Он был пьяница и разгильдяй, но при этом очень добрый человек. А еще умный и образованный.

– Не думаю, что тебя, выросшую в такой семье, можно удивить умом и образованностью, – заметил Зубов.

– Нет, конечно. Но дядя Борик обладал потрясающей эрудицией, которую нечасто встретишь. Ни мама, ни папа, ни бабушка, ни дядя Сава не обладают таким воистину академическим набором знаний в самых разнообразных отраслях. Думаю, что с ним мог бы состязаться мой дед, но я его не помню. Он умер, когда мне было пять лет. Единственное воспоминание: я лежу в кровати, там, на даче, куда мы едем. У меня ангина, поэтому меня привезли к бабушке с дедом и оставили у них, потому что я не могу ходить в детский сад. Мне дали жаропонижающее, и я заснула на диване у деда в кабинете, а когда проснулась, то сквозь щелочки неплотно прикрытых глаз разглядывала, как он работает за своим столом, а вокруг книги-книги. И лампа, такая старинная, с зеленым абажуром. Он работал только под этой лампой. Читал истории болезней пациентов, которых ему привозили со всей страны, и прописывал стратегию лечения. Вот и все, больше ничего не помню.

– Твоя бабушка очень его любила?

– Больше жизни. У нее, собственно говоря, жизнь и кончилась, когда деда не стало. А не когда она перестала выходить на сцену, потому что ушла на пенсию. Ей тогда было тридцать восемь лет, и она с облегчением сконцентрировалась на семье и воспитании детей, которым теперь могла отдавать себя без остатка. Папе только исполнилось двенадцать лет, дяде Светику одиннадцать, и до этого момента они мало ее видели, потому что она пропадала в театре. Солистка балета с двумя детьми и так достаточно большое чудо.

– Но твой дед ей это позволял.

– Так его и самого дома не видели. Он дневал и ночевал в больнице. В общем, бабушка вышла на пенсию, занялась преподаванием и стала все свободное время проводить дома. И дед стал сосредоточием смысла ее жизни, потому что подросшие и привыкшие к самостоятельности сыновья не очень-то на эту роль подходили. Когда дед умер, бабушке шел всего пятьдесят второй год. Мне кажется, она бы тогда руки на себя наложила, если бы не Нюточка. Та от нее до сорокового дня практически не отходила. Даже на гастроли с дядей Савой не поехала, что считалось совершенно немыслимым.

– Твоя бабушка так с ними дружила. Но, если я правильно понял, они же сильно ее моложе. Ей сколько лет?

– Семьдесят два.

– А дяде Саве?

– Шестьдесят шесть. А Нюточка была его на четыре года старше, так что особой разницы в возрасте у них не наблюдалось. По крайней мере, дружбе это не мешало. Ты знаешь, когда Нюточка умерла, через некоторое время дядя Сава даже стал делать бабушке некоторые авансы. Дело не в том, что он в нее влюблен, нет. Просто дядя Сава относился к категории мужчин, совершенно неприспособленных к тому, чтобы жить одному, а никого постороннего он в свой круг впустить не мог. Это было совершенно исключено. Так что бабушка казалась ему подходящим вариантом.

– А она что? – Зубов неожиданно для себя заинтересовался, хотя обычно его не увлекали подробности чужой личной жизни.

– А она ничего. Ты думаешь, после смерти деда у нее не было поклонников, готовых на ней жениться? Она всегда слыла красавицей. Впрочем, сам увидишь. Но память деда она не была готова предать ни в пятьдесят, ни в семьдесят. Так что дяде Саве пришлось учиться жить самостоятельно, а мы все ему помогали. Бабушка в этом вопросе непреклонна, а мы не хотим ее расстраивать. Но я отвлеклась. Мы уже сейчас приедем, а ты так и не рассказал мне про Ирину.

Вообще-то, майору Зубову не следовало делиться с ней ходом следствия, но эта девушка действительно ему помогала, поэтому он принялся рассказывать.

На беседе, которая не считалась допросом, дочь Самойлова вела себя эпатажно и вызывающе. Фамилия у нее была другая – Введенская. После развода жена Самойлова не только запретила бывшему мужу общаться с дочерью, но и вернула себе и ей свою девичью фамилию.

Ирина Введенская окончила тот же Университет промышленных технологий и дизайна, что и Велимира Борисова, но по направлению «Конструирование изделий легкой промышленности», и считалась модельером. Выглядела она соответствующе. Высокая, метр восемьдесят, крупная, действительно напоминающая кавалергарда, как будто вся состоящая из прямых и углов, она носила короткую стрижку цвета фуксии, яркий маникюр, усыпанный стразами, и явно самошитую одежду, состоящую из отдельных лоскутков, подобранных по геометрии и расцветке во что-то плохо поддающееся словесному описанию. Издали она напоминала городскую сумасшедшую, а вблизи Зубов ее не разглядывал, сохранял инкогнито, так необходимое ему на встрече, на которую они с Велимирой сейчас ехали.

Известие о смерти отца Введенскую совершенно не впечатлило, если, конечно, она уже не знала о ней заранее.

– Я так и знала, что этот старый козел меня кинет, – равнодушно заметила она. – Пообещал деньги и выбрал такой экстравагантный способ слиться.

– Ваш отец не покончил с собой, его убили. Так что вряд ли он самостоятельно принял столь экстравагантное решение, чтобы не давать вам денег, – заметил следователь Никодимов, который и проводил беседу.

– С него бы сталось.