Южане, казалось, охотнее прибегали к насилию, поскольку были к нему приучены побоями и другими жестокими наказаниями, которым регулярно подвергались хозяева, надсмотрщики и рабские патрули. Многие беспорядки добеллумной эпохи отражали попытки южан подавить критику рабства, как и многие беспорядки постбеллумной эпохи отражали решимость южан держать освобожденных людей в подчинении. (Виксбург станет местом одного из самых печально известных расовых бунтов после Гражданской войны). Ещё одна категория мафии была свойственна Югу: она была порождена страхом перед восстаниями рабов, реальными или воображаемыми. Мало того, что рабовладельческие штаты порождали больше толп, их толпы чаще нападали на людей, чем на имущество, и, как следствие, убивали больше людей. В пиковом 1835 году семьдесят девять южных толп, подсчитанных историком Дэвидом Гримстедом, убили шестьдесят три человека, в то время как шестьдесят восемь северных толп убили восемь человек. [1034] А на Юге юридические власти проявляли ещё меньше способности или интереса к контролю над насилием толпы.

Склонность южан к насилию была как индивидуальной, так и коллективной. Чувство личной чести мужчины, которое, по мнению историков, было гораздо сильнее на Юге, чем на Севере, часто приводило к насилию. От мужественного мужчины ожидали, что он будет драться, если его оскорбят, и это ожидание разделяли как южные женщины, так и мужчины. Некоторые историки связывают эту склонность к насилию с народной культурой кельтских кланов (шотландцев, ирландцев, шотландско-ирландских и валлийских), от которых происходило множество белых южан. Унаследованные сельские фольклорные традиции менялись на Юге медленнее, поскольку последствия революции в области транспорта и коммуникаций ощущались там медленнее. Кодекс дуэли и связанные с ним практики частного насилия в защиту мужской чести, такие как семейная вражда, дольше сохранялись на Юге, несмотря на законодательство штатов. Иногда дуэли имели политический аспект. Когда Томас Ричи-младший, сын редактора газеты «Демократ Ричмонд Энкуайрер» обвинил Джона Хэмпдена Плезантса, редактора своей соперничающей газеты Richmond Whig, в аболиционизме, и Плезантс, хотя и был критиком дуэлей, счел необходимым бросить ему вызов. В ходе последовавшей за этим дуэли Плизантс был убит, а Ричи судили и оправдали. [1035] Когда насилие омрачало работу самого Конгресса, его виновниками обычно становились южане. В апреле 1832 года конгрессмен Уильям Стэнберри из Огайо был задержан и избит дубинкой Сэмом Хьюстоном, бывшим конгрессменом из Теннесси, после того как Стэнберри намекнул на то, что Хьюстон подтасовал контракт с индейцами. Суд округа Колумбия оштрафовал Хьюстона на пятьсот долларов, но президент Джексон отменил штраф, а видные члены его партии выступили в защиту поведения Хьюстона. [1036] Непристойные акты насилия неоднократно позорили Капитолий на протяжении жизни следующего поколения, вплоть до самого громкого инцидента — избиения Чарльза Самнера из Массачусетса на заседании Сената конгрессменом Престоном Бруксом из Южной Каролины в 1856 году.

Сам президент Джексон не был застрахован от насилия окружающего его общества. В мае 1833 года Роберт Рэндольф, формальный лейтенант флота, уволенный со службы по приказу Джексона, напал на президента, намереваясь пощипать его за нос. По южному кодексу чести, пощипать человека за нос означало назвать его лжецом. Рэндольф считал, что его подставили по обвинению в растрате, чтобы защитить мужа Пегги О’Нил, Джона Тимберлейка. Рэндольфу удалось пустить президенту кровь из носа, и случайные прохожие удержали Джексона от избиения обидчика тростью. Старый герой настаивал на том, что Рэндольф должен был быть частью заговора, истинной целью которого было его убийство, хотя никаких доказательств этому утверждению не было. [1037] Позже Джексон действительно стал объектом первого покушения на американского президента. 30 января 1835 года Ричард Лоуренс, английский иммигрант и безработный маляр, направил два пистолета на президента на восточном портике Капитолия с расстояния в восемь футов и нажал на спусковые крючки. Удивительно, но оба пистолета дали осечку. Джексон снова бросился на своего обидчика с поднятой тростью, но другие люди разняли их и доставили Лоуренса под стражу. Потенциальный убийца оказался сумасшедшим, считавшим, что Джексон убил его отца; в результате его признали невиновным по причине невменяемости и поместили на всю оставшуюся жизнь в психиатрическую больницу Святой Елизаветы в Вашингтоне. Однако пристрастия того времени были настолько ожесточенными, что Джексон настаивал на том, что Лоуренс должен быть наемным инструментом его политических противников, а именно сенатора Джорджа Пойндекстера из Миссисипи. Появились два свидетеля, утверждавшие, что видели Пойндекстера с Лоуренсом, но расследование Сената разрушило их достоверность. Историк, изучавший этот вопрос, приходит к выводу, что свидетели были подкуплены агентами Демократической партии, но сомневается в причастности самого президента. [1038] К сожалению, темпераментная склонность Джексона считать себя жертвой заговора была узаконена идеологией старых республиканцев, на которую так часто ссылались американские политики того времени. В отравленной политической атмосфере 1835 года покушение скорее углубило, чем преодолело пропасть чувств, разделявшую две партии.

К сожалению, Джексон сам был частью проблемы насилия. Он понимал, что «дух толпы становится слишком распространенным и должен быть сдержан, иначе в скором времени он станет таким же большим злом, как подневольная война». Однако, сказав это своему генеральному почтмейстеру, он в том же письме призвал Амоса Кендалла нарушить закон и сотрудничать с толпой, чтобы предотвратить доставку аболиционистских трактатов. [1039] Во время расового бунта в Вашингтоне в августе 1835 года президент вызвал войска, чтобы сдержать беспорядки, но не попытался защитить свободную чёрную общину от белых агрессоров. Имидж и послужной список Старого Хикори как героя, стоящего вне закона и над законом, типизировал ту часть американской пограничной культуры, которая поощряла насилие. Его партия также не выступала против него. Риторика Демократической партии иногда действительно провоцировала беспорядки, как это было с аболиционистами в Ютике, штат Нью-Йорк, в октябре 1835 года, когда толпу возглавил джексонианский конгрессмен Сэмюэл Бердсли. [1040] Чаще всего, твердя о верховенстве народного суверенитета над правовыми нормами, демократы просто способствовали формированию климата, в котором недооценивались права меньшинств и верховенство закона. Майк Уолш, ведущий демократ среди ирландского рабочего класса Нью-Йорка, в 1840-х годах возглавлял молодежную банду под названием «Спартанский отряд», которая носила дубинки и избивала политических оппонентов. Пока Джексон выплачивал штраф Хьюстону, демократический конгресс возместил с процентами штраф, наложенный самим Джексоном за неуважение к суду, когда он посадил в тюрьму федерального судью Нового Орлеана в 1815 году. [1041]

Не случайно вопросы суверенитета были столь важны в американской политике. Лидеры, озабоченные вопросами суверенитета и власти, чувствовали вполне реальную проблему в Америке: опасность анархии. Примечательно, что когда Мартин Ван Бюрен находился в Англии во время принятия законопроекта о Великой реформе 1832 года, его комментарии по этому поводу были связаны не с улучшением качества представительного правления, а с опасениями за поддержание порядка. Джон Куинси Адамс отметил в своём дневнике ироничное сосуществование гуманитарных движений за отмену смертной казни с жестокими линчеваниями обвиняемых в незначительных преступлениях или вообще без преступлений. По его мнению, уважение к законной власти упало. [1042]

Вдумчивые современники много переживали по поводу насилия в американской жизни. Отвращение к насилию помогало движению против рабства и сторонникам прав индейцев отстаивать свои интересы; беспокойство по поводу насилия в семье способствовало развитию движения за воздержанность. Дуэли вышли из моды на Севере. Один из самых примечательных комментариев об угрозе, которую представлял собой рост насилия, принадлежит молодому юристу из Иллинойса по имени Авраам Линкольн, который выступил в Спрингфилдском лицее 27 января 1838 года. «Рассказы о бесчинствах, совершаемых толпами, составляют повседневные новости времени», — мрачно заметил оратор. Власть мафии представляет собой большую угрозу для американской свободы и институтов, чем любой иностранный тиран, предупредил он.

Линкольн отличал толпы своего времени от толп времен революции. Тогда страсти толпы были задействованы на благо свободы. Однако теперь американцы должны руководствоваться «разумом», а не «страстями», — настаивал он. Если они позволят себе руководствоваться страстями, то могут стать жертвой амбициозных демагогов, которые подорвут республиканские институты. Доводя до конца урок своей светской проповеди, Линкольн выступил в роли евангелиста, призывающего к повиновению закону: «Пусть каждый американец, каждый любитель свободы, каждый благожелатель своего потомства клянется кровью Революции никогда не нарушать ни в малейшей степени законы страны». [1043] Хотя оба они были юристами приграничья, Линкольн из племени вигов демонстрировал отношение к закону, значительно отличающееся от отношения Джексона.

6 июля 1835 года Великий Верховный судья умер, не дожив нескольких месяцев до своего восьмидесятилетия. Хотя национализм Джона Маршалла стал немодным в его родном штате Вирджиния, он оставался там лично популярным и находил возможность выразить свой глубоко прочувствованный беркеновский консерватизм. Будучи делегатом от Ричмонда на конституционном съезде штата Вирджиния в 1829–30 годах, этот самодур выступал против демократизации избирательного права и защищал власть аристократии Тидуотера. Скромный до последнего, он попросил, чтобы на его надгробии была указана только та информация, которой он гордился больше всего: что он был мужем Мэри Уиллис Эмблер. Маршалл умер в мире с самим собой, но в отчаянии от американского эксперимента, который он так старался увековечить. Он писал своему доверенному лицу Джозефу Стори: «Я медленно и неохотно поддаюсь убеждению, что наша конституция не может существовать долго». Его смерть наступила в Филадельфии, куда он отправился в поисках медицинской помощи из-за увеличенной печени. На гигантском колоколе филадельфийского Индепенденс-холла по окружности выбита цитата из книги Левит: «Провозгласите свободу по всей земле жителям её». Колокол возвестил о первом публичном чтении Декларации независимости 8 июля 1776 года. Теперь же, звоня на похоронах Маршалла, Колокол Свободы треснул. Если это было предзнаменование, то оно было зловещим. [1044]