И всё же вместо этого Мирослава аккуратно присела на немного влажный песок и обняла себя за плечи, стараясь размеренно дышать, чтобы прийти в себя. Ей всегда казалось, что правду о родителях она готова будет услышать в любой момент — хоть какую-нибудь крупицу. Но сейчас ей вдруг захотелось погрузиться в тишину. Правда, до этого она всё время думала, что её мать мертва, а мужчина, который её принёс и который, как предполагала воспитательница, был отцом, бросил её, но теперь…

— А мой отец? — пробормотала Мирослава еле слышно, поднимая невидящий взор на хозяйку озеру. — Мой отец жив?

Выражение лица женщины было печальным, что говорило само за себя, но Мирослава хотела услышать правду, а недодумывать. Наверное, она всю жизнь подспудно полагала, что в её родословной не всё так просто, иначе откуда было взяться её недугу? Но в приюте не осталось ни одного упоминания о её родителях, и она, неготовая разбираться ещё с этим, даже не пыталась всё это время найти ответы в своём прошлом. Настоящего и так было достаточно, чтобы свести с ума.

Хозяйка озера, которая странным образом казалась Мирославе знакомой — ведь эти черты, цвет волос, глаза она видела в зеркале — медленно подплыла к берегу, но так и продолжала оставаться на мелководье, грустно отвечая:

— Я полагаю, что уже нет.

Её образ, несмотря на то что больше не был покрыт пеной, всё ещё расплывался перед глазами. Мирослава запоздало осознала, что это потому, что её взор застилают слёзы. Наверное, ещё ни разу в жизни так часто и за такой короткий срок у неё в глазах не стояли слёзы.

Она запрокинула голову, глядя на темно-серое небо. По верхушкам деревьев и быстро плывущим облакам можно было понять, что ветер неистово желал поскорее пригнать дождевые тучи. Мирослава вздрогнула, когда почувствовала на своём лице яростный порыв колючего ветра. Он помог ей прийти в себя и сосредоточиться.

— Но вы не уверены? — спросила она с откуда-то взявшимися строгими нотками.

Её взгляд вернулся к хозяйке озера, которая уже снова находилась на глубине, наблюдая за ней оттуда.

Она плавно покачала головой.

— Тогда почему вы говорите мне это? — со звенящей злостью в голосе спросила Мирослава. — Зачем отбираете последнюю надежду?

Женщина выглядела так, словно ей было больно — её лицо исказила гримаса, плечи опустились, а льющаяся ключом энергия иссякла.

— Я просто…

— Вы просто что? — грубо перебила её Мирослава, вскидывая подборок и игнорируя дрожь в голосе. — Бросили меня? Оставили одну в захудалом приюте? Вы со всеми своими детьми так поступаете?

Хозяйка озера вздрогнула всем телом, словно от хлёсткого удара, и на мгновение её глаза гневно сверкнули, вновь наполнившись силой. Она набрала в грудь побольше воздуха, очевидно, не желающая терпеть подобную дерзость и готовая поставить на место зарвавшуюся девчонку, но вместо отповеди, с шумом выдохнула честный ответ:

— Нет…

Мирослава встала, не обращая внимания на слабость во всём теле и ощущение, словно внутри неё возник ледник, который медленно и мучительно замораживал внутренности. Она планировала что-то сказать — что-то жестокое и такое же болезненное, как правда сказанная родной матерью, но не могла представить, что с этой правдой, может, сравниться, поэтому молча развернулась, чтобы покинуть берег, озеро, село… Ей хотелось убежать навсегда — туда, где нет людей, способных причинить боль, где нет вообще никого… Она больше ни на что не хотела надеяться…

— Твоего отца звали Николай Волконский.

Мирослава остолбенела, так и не дойдя до края лесной чащи. Она слепо уставилась на бело-чёрную кору берёз перед собой в ожидании продолжения.

— Он постоянно что-то писал. Говорил мне, что эта его рукопись — работа всей его жизни, что она перевернёт привычную картину мира.

Мирослава не своим голосом отозвалась:

— Я знаю это имя.

— Так ему удалось? — с искренним любопытством и затаённой радостью спросила хозяйка озера.

Мирослава развернулась и подошла к берегу, но на этот раз осталась стоять, несмотря на то, что коленки у неё тряслись.

— Нет, — честно ответила она.

Она не стала добавлять, что, учитывая слухи, которыми полнится интеллигенция, ему, может, и удастся это сделать совсем скоро.

— Жаль, — искренне протянула в ответ её мать, — что было уму непостижимо! — а затем призналась. — Твой отец не знал о тебе. Он не бросал тебя. Только я. Не приписывай ему моих грехов.

— Почему ты это сделала? — Язык Мирославы не хотел слушаться, даже губы, казалось, онемели — то ли от холодных порывов ветра, то ли от нежелания спрашивать — страшно было узнать ответ.