Хозяйка озера покрутилась вокруг своей оси, словно беря время на раздумья. Она больше не улыбалась тепло, не глядела так, как будто была рада видеть свою дочь — лицо её было полно печали, тяжести и мыслей.

Наконец, её взгляд остановился на Мирославе.

— Я не могла тебя оставить. Это сложно понять человеку. Мой муж — хозяин озера. Я, да и он, — здесь её лицо скривилось в гримасе отвращения, — порой влюбляемся в людей, и от нашей близости появляются дети. Это происходит очень редко, потому что мы нечасто покидаем озеро. — Она смотрела пронзительно, но не на Мирославу, а словно вглубь себя. — Мы не лишаем жизни мальков, но отпрыски от людей не могут жить под водой, поэтому мы отдаём их обычно смертному родителю.

— Почему ты тогда не отдала меня отцу?

В ответ мать тяжело вздохнула, а затем прикрыла глаза и лишь мечтательно протянула:

— Николай Волконский…

Её лицо полнилось воспоминаниями, к которым Мирослава отчаянно хотела прикоснуться. А больше этого она желала бы присутствовать там — в мыслях матери, где жив её отец, чтобы хотя бы просто познакомиться с ним, а лучше — узнать его хоть немного. Может, он был бы похож на Аната Даниловича — мужчину, которого она по-настоящему уважала. А, может, он был бы даже лучше. Но вряд ли она теперь когда-нибудь узнает об этом лично. Ей остаются чужие рассказы и старая рукопись. Впрочем, это было больше того, что было у неё ещё вчера.

Не открывая глаз, спустя паузу, хозяйка озера продолжила:

— Он был таким любопытным, всё время что-то искал: рыскал то по лесу, то на берегу. Вот я им и заинтересовалась. А потом он мне полюбился, — с яркой нежностью улыбнулась она, так и не открывая глаз. — Он был настоящим мужчиной: галантным, любезным, восторженным. Как тут было удержаться? Но наша связь длилась совсем недолго.

Она открыла глаза, чтобы с сожалением развести руками, поднимая за своими движениями тонкие струйки воды.

— Ему нужно было уехать. Он грезил этой рукописью, но не мог её закончить здесь, потому что отвлекался на меня. — По её губам прокатилась самодовольная улыбка, которая стекла при следующих словах. — Но видимо, он не успел. Я уже тогда знала, что он чем-то болен — чувствовала в нём эту слабость и велела привести себя в порядок. Но он, очевидно, не послушался. Вскоре оказалось, что я жду дитя. И я стала ждать возвращения твоего отца, чтобы отдать ему ребенка, которого создала наша любовь. Но он так и не явился, а после твоего рождения я велела забрать тебя одному старому рыбаку и отнести далёко-далёко, чтобы мне было не найти это место. Он унёс тебя, но имя я успела тебе дать — то, которым когда-нибудь Николай хотел назвать дочь. Мирослава. Я же желала дать тебе иное имя — Юксо, что означает «лебедь» — такие имена предрекают судьбу, они наполняют ребёнка силой и предначертанной жизнью. Глядя на тебя сейчас, я могу сделать вывод, что оно и решило твою судьбу, несмотря на то, что тебя всё же нарекли Мирославой… Николай очень хотел детей, но ни одна смертная не могла ему их подарить. Жаль, что ты не знала его и не прожила свою жизнь с ним. Он был бы рад. Он бы любил тебя, — тихим шёпотом закончила она, её слова любезно донёс до Мирославы ветер.

— Я тоже.

Горячие слёзы неслись по её щекам во время рассказа матери, а после его окончания поток и вовсе стал неудержим. Мирослава чувствовала себя словно во сне — человек, который привёл её сюда, человек, который писал вещи, дающие ей надежду последние годы, человек, чьи мысли были так похожи на неё — был её отец! Она страстно захотела перечитать рукопись, которая так и осталась в библиотеке — вынести ей её не позволили. Она тогда уже почти её выучила, переписала всё себе, поэтому почти не расстроилась, но сейчас лишь поиск убийцы останавливал её необдуманное стремление отправиться за рукописью и проводить долгие часы, вглядываясь в почерк её родного папы.

— Ты похожа на него чем-то.

Мирослава успела позабыть во время рассказа о том, что прямо перед ней была её родная мать, к которой она, несмотря на её объяснения, пока не знала, как относится.

— На самом деле, ты моя копия, — с гордостью и спесью продолжила мать, — Но кое-какие черты лица ты унаследовала от него: губы, разлёт бровей.

Мирослава не удержалась и прикоснулась сначала к губам, а потом и к бровям. Но заметив улыбку матери, она потребовала:

— Не улыбайся мне так.

Она знала, что это звучит по-детски, но удержать обиду внутри было невозможно. Послышался лёгкий смех, от которого на воде появлялись круги, и хозяйка озера призналась:

— Не могу удержаться. Ты ведь моя дочь.

Мирослава фыркнула и непримиримо скрестила руки на груди, но она не могла себя обманывать — от этих слов внутри, где только что были ледники, появилось солнце, сшибло лед, растворило его и оставило царить там тепло.

Пусть её не было рядом. Пусть она даже не человек. Но сейчас Мирослава глядела на мать и отчётливо могла различить в ответном взгляде любовь.

— Ты ведь знаешь, кто я такая? — спросила она у неё, затаив дыхание.

Та торжествующе усмехнулась.

— Конечно. Я это чувствую в тебе и ни на мгновение не сомневалась. Чтобы моя дочь и была лишена особенности? Вот уж чему не бывать!

То, с какой уверенностью и верой она говорила об этом, принесло новую волну приятной обжигающей боли сердцу Мирославы. Она часто размышляла о том, чтобы сказали родители, узнав о её «недуге», и глушила в себе тяжёлые мысли, что они могли бы тоже посчитать её проклятой.