Она попыталась расслабиться и ни о чём не думать. Когда она почувствовала свои конечности, то стала упрямо плыть наверх, к манящей поверхности. Она вообразила себя лягушкой и старательно гребла руками, отталкиваясь при этом ногами, всем естеством игнорируя жар в груди и слабость во всём теле.

По ощущениям прошла целая вечность, и Мирослава уже не чувствовала себя ни лягушкой, ни собой. Ей казалось, что она часть окружающего мира и её место здесь. Когда она уже уверилась в этой мысли, её голова внезапно оказалась над водой, и она поражённо начала хватать ртом воздух. Мирослава закашлялась, с трудом пытаясь вновь научиться дышать. Когда стало чуть легче это делать, она стала оглядываться вокруг, нервно убрав трясущимися руками прилипшие к лицу чёрные волосы.

Стояла лунная ночь, ветер слабо прогуливался по поверхности воды, вынуждая Мирославу содрогаться от холода. Отсюда были видны деревья, которые более тёмным пятном выделялись на общем фоне. Она никак не могла узнать местность, и единственное, что ей оставалось — это плыть, надеясь добраться до берега. Казалось, что лес расположился неподалёку, но это могло быть и обманчивое ощущение, поэтому она просто вновь стала равномерно перебирать руками и ногами в сторону берега.

Она гребла и гребла, преодолевая мглистую тьму, которая ощущалась как вода, но выглядела словно вязкая темнота, желающая затянуть её на дно. Мирославе показалась, что она слышит чей-то шёпот из глубины. Такие мысли её до ужаса испугали, и она постаралась отвлечь себя, размышляя о том, как ей влетит, если воспитательница заметит её пропажу. Мирослава не понимала, как она оказалась в воде без одежды, также как не понимала, для чего ей вообще понадобилось ночью покидать приют. Последнее её воспоминание было о вечерней молитве и холодных жёстких простынях. А в следующий момент она уже тонула.

Когда Мирослава добралась до берега, то уже не чувствовала себя живой — у неё болело абсолютно всё внутри и снаружи. Она не была уверена, что когда-нибудь вообще сможет пошевелить своими заледеневшими конечностями. Ей так хотелось спать. Песок показался похожим на простыни в приюте, и это так манило её закрыть глаза и отдохнуть. Она собиралась лишь ненадолго вздремнуть…

Мирослава второй раз за ночь раскрыла в панике глаза, на этот раз почувствовав, что её тело сотрясается от сильного кашля, а голова разрывается от боли. Из неё вновь начала выходить речная вода, и ей пришлось повернуться набок. Когда кашель утих, она смогла приподняться и сесть, с ужасом осознавая, что отключилась и только чудом вновь сумела проснуться. Она тут же возблагодарила высшие силы, которые помогли ей выбраться из воды и выжить. Но самое сложное только начиналось — теперь ей необходимо было не замёрзнуть и как-то добраться до приюта. В этом году весенние ночи были на диво тёплыми, и это могло спасти ей жизнь. Но на обдуваемом ветром берегу без одежды она всё равно долго не могла протянуть, поэтому она подгоняла полусонный мозг в поисках идей.

Мгновение спустя Мирославу осенило, и она поползла до деревьев, а затем прижалась к их коре. Это не особо помогло, но было лучше, чем лежать на холодном песке. Мирослава попробовала подняться, держась за дерево, игнорируя слабость и дрожь во всём теле. Она зацепилась за вспыхнувшую в её мутном сознании идею и собиралась воплотить её, несмотря ни на что. Она вгляделась вглубь леса и стала стремительно идти в направлении приюта, надеясь, что рассказы учительниц и воспитательниц о животных, обитающих в лесу, были правдивыми. Встретиться с ними Мирослава не желала, но кое-что от них ей было необходимо. Она уже успела понять, что это та река, которая проходила вдоль приюта и которую Мирослава с другими девочками иногда посещала летом, сбегая из-под надзора воспитательниц. Неподалёку от неё как раз был лес. Он был куда ближе, чем закрытые ночью двери приюта.

Наконец, она увидела искомое и почувствовала всепоглощающее облегчение, которое вынудило её на мгновение расслабиться, и она повалилась на холодную траву. Мирослава вновь содрогнулась от кашля, но потом сцепила зубы и ползком добралась до пустой заросшей норы, спрятанной между деревьев. Она нарвала побольше травы и начала растирать ею кожу со всей силой, какую имела, до той поры, пока не почувствовала, как та стала покалывать. Затем залезла в нору, положила длинные волосы так, чтобы они не соприкасались с телом, и свернулась калачиком. Внутри норы неприятно пахло, сверху торчали корни и сыпалась земля, а под собой Мирослава чувствовала копошение муравьёв. В отличие от всего остального, соседству она даже обрадовалась, а оказаться погребённой или съеденной вскоре было уже не так страшно, потому что она, наконец, обрела подобие тепла. Сил ни на что не осталось, даже на слёзы, поэтому Мирослава прикрыла глаза, желая немного отдохнуть, и тут же уснула.

Богу было угодно, чтобы она проснулась на следующее утро и даже смогла добраться до приюта. Светило тёплое полуденное солнце, опустошённый желудок был не прочь полакомиться сладкими ягодами. Благодаря всему этому Мирослава всё же сумела дойти до дверей приюта. Когда-то она мечтала со всей страстью ребёнка покинуть его и никогда не возвращаться, и тогда она даже согласна была жить в лесу, несмотря на страх перед дикими животными, но когда её мечта сбылась, она струсила и побитой собакой возвратилась обратно. Но пусть ей и было ненавистно почти всё в приюте, умирать она не хотела.

Когда она вернулась, то её даже не стали наказывать за это приключение, потому что она оказалась прикована к постели почти на месяц. Воспитательницы думали, что она не доживёт до своего пятнадцатилетия. Мирослава, не иначе из упрямства, ожидания не оправдала и поправилась. Но болезнь не прошла бесследно — её здоровье ослабло, а сердце порой не слушалось. Но это было меньшим из её бед — после того, как Мирославе исполнилось пятнадцать, она обнаружила в себе ещё один «недуг», который и привёл её той роковой ночью на реку. И после этого ее жизнь уже никогда больше не была прежней.