Возможно, это и верно с точки зрения намерений Бьюкенена, но на самом деле это серьёзно вводит в заблуждение относительно того, что он сказал на самом деле. Ведь в его письменных инструкциях Уокеру было категорически заявлено, что народ Канзаса «должен быть защищен в осуществлении своего права голосовать за или против этого документа». В декабре Бьюкенен публично процитировал свои собственные слова в послании к Конгрессу. Однако десять дней спустя в письме, приняв отставку Уокера, он отрицал, что когда-либо «разделял или выражал мнение, что конвенция обязана представить народу любую часть конституции, кроме вопроса о рабстве». В его неспособности осознать, что его последующее заявление явно не соответствует предыдущему, проявилась удивительная слепота — настолько слепая, что он даже не попытался скрыть это несоответствие. [551]

Вполне возможно, что Бьюкенен слишком благосклонно отнесся к принятому положению о «частичном подчинении», потому что вместо того, чтобы сравнивать его с тем, чего хотели антирабовладельцы, он сравнивал его с тем, чего опасался сам — а именно, что съезд в Лекомптоне откажется выносить на рассмотрение избирателей любой вопрос. Опасность того, что съезд ничего не уступит, заставляла сторонников администрации быть излишне благодарными за то, что он вообще хоть что-то уступил. Таким образом, «частичное подчинение» можно было рассматривать как частичную победу над прорабовладельческими экстремистами, и Джон Кэлхун, очевидно, считал, что заслужил благодарность своего шефа, Бьюкенена, и своего покровителя, Дугласа. Даже сам Бьюкенен, похоже, испытывал некоторую эйфорию по поводу результата. Он убеждал себя в том, что его обещание было выполнено и что канзасский кризис вот-вот будет исчерпан. Пусть Канзас будет принят, свободным или рабом, думал он, и волнение, которое «в течение нескольких лет занимало слишком много внимания общественности», «быстро пройдет». [552]

Это был опасный настрой для человека, которому предстояло принять критическое и ужасно трудное решение. Бьюкенен действительно оказался перед дилеммой. Если бы он отказался поддержать Лекомптона, то оказался бы в неприемлемом положении, отвергнув работу конвента, законность которого он упорно отстаивал. Таким поступком он оттолкнул бы от себя почти весь южный контингент партии, а это было не просто крыло партии, а почти сама партия. Сто двенадцать из 174 голосов выборщиков были получены на Юге. В Конгрессе 75 из 128 представителей демократов и 25 из 37 сенаторов-демократов были южанами. Кроме того, он зависел от своих южных соратников, с которыми всегда был в теплых отношениях. Уильям Р. Кинг из Алабамы и Джон Слайделл из Луизианы были его самыми близкими друзьями. Три сенатора от рабовладельческих штатов — Слайделл, Баярд из Делавэра и Бенджамин из Луизианы — и один рабовладелец-эмигрант, живший на северном берегу Огайо, Брайт из Индианы, способствовали его выдвижению. Четыре члена кабинета были южанами, и одного из них, Хауэлла Кобба, постоянно приглашали остаться в Белом доме в качестве компании для одинокого холостяка-президента во время частых отлучек миссис Кобб в Джорджию. Бьюкенен не мог заставить себя порвать с южанами. Он не смог бы сделать это в 1861 году, даже когда они разорвали Союз, президентом которого он был. Конечно же, он не мог сделать этого из-за Лекомптона. [553]

Если рассматривать их один за другим, то каждый из шагов, приведших к Лекомптонской конституции, имел определенное правдоподобие, и каждый из них можно было признать законным. [554] Но конечный результат оказался несостоятельным. Две тысячи избирателей на территории с 24 тысячами человек, имеющих право голоса, избрали делегатов, которых никто всерьез не рассматривал как представителей мнения большинства в Канзасе. Эти делегаты, действуя во имя народного суверенитета, предложили избирателям «выбор», который утверждал незыблемость рабства независимо от того, какой вариант будет принят. Затем, для пущей убедительности, они передали контроль над голосованием не в руки губернатора Уокера, а под контроль чиновников, которые потворствовали, а то и совершали неоднократные мошенничества. [555]

Допустив развитие дилеммы, Бьюкенен теперь должен был выбрать один из её рогов. Некоторые историки обвиняют его в том, что он сделал неправильный выбор, [556] но на самом деле любой из вариантов привел бы к катастрофе. Его администрация потерпела неудачу, когда он удержал поддержку, которая была необходима Уокеру для контроля над силами, действующими в Канзасе. Однако нет никаких доказательств того, что Бьюкенен это понял, поскольку он не проявил никаких признаков нерешительности, которая иногда была характерна для него, когда он сталкивался с менее сложными решениями. Вместо этого он быстро и решительно перешел к поддержке Лекомптонской формулы.

События развивались стремительно в течение семи недель после того, как 7 ноября съезд в Лекомптоне закрылся. 18 ноября, всего через день или два после того, как новости достигли Востока, в газете Washington Union появилась редакционная статья, одобренная лично Бьюкененом, в которой поддерживались договоренности Лекомптона. [557] 26 ноября Уокер, только что прибывший из Канзаса, имел беседу с Бьюкененом и членами кабинета, в которой столкновение мнений было полным. Уокер настаивал на том, что Лекомптон не выполняет обещания народного суверенитета, что он обманывает народ Канзаса и что попытка провести его приведет к кровопролитию. Кобб и Блэк возразили, что он дает шанс проголосовать по единственному реальному вопросу — рабству — и что если беззаконные вольные жители восстанут против вполне законной процедуры, их следует подавить. [558] Ко 2 декабря Бьюкенен закончил работу над заявлением по Канзасу, которое должно было войти в его послание Конгрессу 8 декабря. Он написал его, не посоветовавшись с Дугласом, и отправил предварительную копию Фредерику Стэнтону, в отсутствие Уокера исполнявшему обязанности губернатора Канзаса, желая, чтобы оно было «как можно более широко опубликовано на всей территории до выборов 21 декабря». В послании решительно одобрялись действия съезда в Лекомптоне; утверждалось, что вопрос о рабстве был «справедливо и ясно передан на рассмотрение народа», что этот волнующий вопрос теперь может быть мирно решен «в том самом порядке, которого требует органический закон», и что если кто-то из канзасцев откажется от этой справедливой возможности проголосовать, то только он один будет «отвечать за последствия». [559]

3 декабря в Белом доме появился Стивен А. Дуглас, и между ним и Бьюкененом состоялся гневный разговор, закончившийся, по словам Дугласа, классическим рипостом. Дуглас призвал Бьюкенена не поддерживать Лекомптона и пригрозил, что выступит против него, если он это сделает. Это спровоцировало Бьюкенена на предупреждение: «Мистер Дуглас, я хочу, чтобы вы помнили, что ни один демократ ещё никогда не отличался от администрации, которую он сам выбрал, не будучи раздавленным… Опасайтесь судьбы Таллмаджа и Райвза». Бьюкенен имел в виду двух политиков, которые якобы совершили роковую ошибку, пойдя на поводу у Эндрю Джексона. Но Дуглас в ответ придал этому сравнению нелепый оборот. «Господин президент, — сказал он, — я хочу, чтобы вы помнили, что генерал Джексон мертв». [560] К моменту этого интервью Бьюкенен был полностью готов выступить перед Конгрессом и поставить успех своей администрации на конституцию Лекомптона.

Тем временем в Канзасе исполняющий обязанности губернатора Фредерик Стэнтон предоставил президенту последний шанс выбраться из ловушки, в которую тот угодил. Стэнтон, прорабовладельческий житель Теннесси, испытывал отвращение к мошенничеству, совершаемому прорабовладельческой группировкой, и опасался новой вспышки гражданской войны. Он знал, что раздоры в Канзасе никогда не лежат далеко под поверхностью. Свободные жители постоянно поддерживали своё собственное «правительство» и вооруженные силы. Самой насущной задачей Уокера было умиротворить их, и ему это удалось только благодаря энергичности и убедительности, с которыми он обещал, что все избиратели получат шанс выступить против конституции Лекомптона на честных выборах. Но теперь Уокер уехал в Вашингтон, а канзасцы знали, что уехавшие губернаторы не возвращаются. Они находились накануне выборов, которые проводились партиями, чьи предыдущие выборы никогда не были честными, и на которых им было отказано в обещанной возможности проголосовать против работы «фальшивого» конвента. Казалось, их волнение вот-вот закипит. Стэнтон считал ситуацию крайне опасной; ему стало известно о «замыслах самого отчаянного характера», и он опасался «насильственных мер». Поэтому 1 декабря он созвал законодательное собрание, которое должно было собраться 7 декабря. Это был орган с большинством свободных штатов, который был избран в октябре после того, как были отброшены махинации Макги и Оксфорда. Он сообщил Бьюкенену о своих действиях только через девять дней, в результате чего новость впервые попала к президенту через газеты. 8 декабря Стэнтон направил вновь собравшимся законодателям послание о надвигающихся «злодеяниях и опасностях» и рекомендовал им принять закон, представляющий всю конституцию избирателям для полного принятия или отклонения. Он настаивал на том, что такой закон не будет противоречить решению конвента, назначившего выборы на 21 декабря. По его словам, законным, но не обязательным для Конгресса, было бы проведение законодательным органом Канзаса отдельного голосования, которое показало бы Конгрессу, хочет ли народ Канзаса принять конституцию Лекомптона. Законодательное собрание приняло рекомендованную меру, и Стэнтон подписал её 17 декабря. [561]