Я стиснула зубы, чтобы удержаться от колкого замечания, и пробормотала:

— Цветы?

— О! Прелестнейшие столистные розы — шикарные букеты. И у джентльменов в петлицах тоже были розы, только белые — розы могут быть любого цвета, но розовый, видите ли, заложен у них в названии.

— Да, понимаю. — Я вымученно улыбнулась. — Очень хитро.

— Это ее светлость придумала. И подарки гостям подготовили чудесные: бумажные розовые веера для дам и бумажные розовые цилиндры для джентльменов.

— Как занимательно, — бесцветным голосом отозвалась я.

— Да, их это знатно развеселило.

Наконец мы подошли к интересующему меня вопросу:

— Кто пришел на чаепитие?

— Джейкобс пошел спросить виконтессу, можно ли выдать вам список гостей. Изволите проверить, не вернулся ли он еще?

— Да, пожалуйста, — ответила я, пожалуй чрезмерно пылко; меня уже начинало подташнивать от этой комнаты, как будто я переела засахаренных слив. Когда мы вышли в коридор, обставленный самым обычным образом, я вздохнула с облегчением.

Проходя мимо гостиной, я заглянула в открытую дверь и резко остановилась, чуть ли не разинув рот.

— Великолепный, не правда ли? — сказала экономка, догадавшись, что именно привлекло мое внимание.

На дальней стене, на почетном месте над каминной полкой, висела большая картина, написанная маслом и обрамленная золотой рамой. На картине в полный рост и чуть ли не реального размера была изображена леди, элегантно восседающая на тахте в платье из узорчатого шелка ярко-алого цвета, изысканнее которого я в жизни не видела, и небрежно прижимающая к груди белого персидского кота. Замечу мимоходом, что нет ничего глупее, чем держать домашнего питомца в доме, полном бесценного фарфора — правда, по моим наблюдениям, чем богаче хозяева, тем больше их тянет на всякие глупости и тем чаще они ставят под угрозу дорогой ирландский хрусталь и соболиные меха, которые в результате оказываются все в белой кошачьей шерсти. Однако не эти соображения и не роскошный вечерний туалет дамы на портрете лишили меня дара речи.

Это были ее изящные черты на полном лице.

— Это, понятное дело, моя хозяйка, — сообщила экономка.

Виконтесса — одна из матрон, которых я видела в Общественной дамской комнате.

Не успела я в полной мере осознать, какой опасности сама себя подвергла, как сзади меня прозвучал голос дворецкого:

— Леди Отелия Тороуфинч, виконтесса Инглторпская, желает видеть вас в своей личной гостиной.

Ох.

Сама виконтесса?!

О нет. Мне невыносимо захотелось спастись бегством, как будто уже не было сомнений, что она знает... нет, быть не может... значит, непременно узнает... поймет, что я вовсе не из «Вуменс газетт» и сую свой значительных размеров нос в ее дела. Догадается, что ко мне попал тот самый розовый веер...

Все эти тревожные мысли звенели у меня в голове, пока я поднималась по лестнице вслед за дворецким. В такие моменты я всегда благодарила судьбу за то, что мой отец был логиком и что я училась по его книгам, поскольку это позволяло мне делать следующие заключения:

Дано: Виконтесса Инглторп посетила Общественную дамскую комнату в то же время, что и я.

Допущение: Она меня узнает.

Заключение: Неубедительно.

Сомнительное допущение: Она обратила на меня внимание и запомнила мое лицо.

Допущение: Она поймет, что я НЕ репортер из «Вуменс газетт».

Заключение: Допущение ошибочно, так как журналистки тоже могут пользоваться общественной уборной.

Только мне удалось себя успокоить — и в то же время подняться на верхнюю ступеньку, — как внизу с грохотом распахнулась дверь и раздался громкий рев:

— Ха-ха!

Я подпрыгнула на месте и пискнула, как загнанный в угол кролик: ведь это был голос жуткого хозяина мастифа за врытой в землю оградой!

«Невозможно!» — возразил голос разума. По какой причине...

— Ха-ха! Вот мы и здесь!

Дворецкий выглядел не менее изумленным, чем я, — настолько, насколько вообще может выглядеть изумленным дворецкий с непроницаемым лицом.

— Прошу прощения, мисс, — сказал он и пошел обратно на первый этаж — проверить, в чем дело, а я осталась наблюдать за происходящим, перегнувшись через перила.

— Забегайте! Ха-ха! Можете таращиться на все сколько душе угодно, оборванки!

Я не могла поверить своим глазам: это и правда был тот самый здоровяк, который обещал оставить меня гнить в канаве. В камзоле, с пластроном, в угольно-черных бриджах и кремовых гетрах, с ухмылкой на грозном лице, которую явно выдавил из себя с трудом и считал улыбкой, он вел за собой, что было совершенно неожиданно, целый выводок сироток, разбившихся по парам, — девочек в уродливых коричневых передниках в клетку, настолько коротко остриженных (во избежание заражения вшами), что их легко было принять за мальчишек, даже несмотря на чепцы с оборками.