— Соображу, — кивнула фельдшерица. — И картошечкой жареной поделюсь, и пирогом.

— Я жареную картошку не ем, — пренебрежительно фыркнула Баринова.

— Ну, то дело твое, — не дав Гриневой высказаться, добродушно проворчал Звениконь. — Хочешь — не хочешь, тут сама решай. Чем богаты, как говорится, тем и накормим. Разносолов столичных не держим, а решать все одно тебе, голодной спать или покушать. Ты неси, Оксаночка Игоревна, а я тут с гостьей дорогой побуду, подмогну постелю постелить.

— Я сама, — вспыхнула Лизавета.

— Сама, сама, — закивал Звениконь. — Вот тебе табуреточка, садись. Наволочку натягивать-то умеешь? Или не обучена? — полюбопытствовал Иван Лукич, склонив голову к плечу, разглядывая Лизавету, словно диковинное создание.

— Обучена, — процедила Баринова, схватила наволочку, подушку и принялась возиться с постельным бельем.

— Ну вот и ладно, вот и хорошо, — ласково пропел Звениконь. — А я покуда водички наберу, чайничек поставлю. Чайку-то вечером самое то попить, да с пирогом сладким… После спится хорошо да спокойно, никаких мыслей… Мы-то Егору Александровичу приданное ладное сообразили. И посудку собрали, и бельишко постельное… А то приехал учитель-то наш с одним чемоданчиком… хе-хе… Оно, конечно, споначалу встреча не задалась. Но да Егор Александрович человек хороший, понятливый, жаловаться не стал, терпеливо ждал-пождал, вот и дождался, справили ему хоромы, хоть завтра женись. А вы, значит, невеста ему будете или жена? — внезапно уточнил Иван Лукич.

Как не хотелось Лизавете ответить «жена», но не стала Баринова так нагло врать, промолчала.

— Ага, ну и то ладно, может, еще и сладится, назовет невестой и предложение сделает, — сочувственно забормотал Звениконь, грохоча на кухне посудой. — А мы вам свадебку организуем, как положено.

— Я и так его невеста, — громко отчеканила Лизавета. — И не надо нам никакой «свадебки», — передразнила Баринова председателя. И вообще, вы можете хоть немного помолчать, у меня от вас голова разболелась!

— Помолчать? А что же, и помолчать могу, кхе-кхе, — покладисто согласился Иван Лукич.

Смешок председателя взбесил Лизавету до неимоверности, Баринова стиснула зубы, чтобы не сорваться в жуткий некрасивый скандал.

«Как он может здесь жить среди ЭТИХ людей? КАК он мог променять Москву с театрами, с ее проспектами, с интеллигентной публикой на вот это все? Не понимаю! — злилась про себя Лизавета, застилая кровать хрусткой простыней. — Еще и докторша эта самозваная… — фыркнула Баринова, вспомнив про Оксану. — Глаз на моего Егора положила, тут даже и думать нечего. А вот перебьешься! Мой он! Был моим, и снова моим станет!» — мысленно, но очень самоуверенно заявила Лиза.

— Так это, подживем, увидим, — раздалось от двери. — Чайку-то будешь, девонька? — лучась улыбкой, предложил Иван Лукич.

'Я что это вслух сказала?! — ужаснулась Баринова, бессильно опустилась на табуретку, заливаясь краской стыда и гнева,

— Конечно, чайку! Вона ты бледненькая какая! Ножка-то болит? Ну, не переживай, Оксана Игоревна таблеточку даст, боль-то и успокоится. Эх, не догадались бабоньки наши Егору-то Александровичу мятки сушеной положить. Мятка она для нервов больно полезная. Нервы успокаивает. Я вот как на работе-то разпереживаюсь, разволнуюсь, домой-то прихожу, а моя Наташенька свет Юрьевна мятки-то мне и заварит с медком. Посижу, выпью чашечку-другую, так и мысли светлеют, и на душе хорошо. Я вот сейчас обустрою тебя, да и сгоняю домой за мяткой.

— Не надо мне вашей мяты! — заголосила Лизавета, совершенно вымотанная простодушной заботой Ивана Лукича. — Не люблю я мяту. У меня… у меня на нее аллергия! Вот!

Если Баринова решила, что после такого заявления Звениконь отстанет и даже замолчит, то ее надежды не оправдались.

— Ох, ты ж, беда-то какая, гляди-ка… — покачал головой Иван Лукич, постелил на стол возле окна чистое полотенце, выставил на него чашку, блюдце, вернулся на кухню, загремел чем-то. — Ты не переживай, девонька, Наташенька тебе хороший сбор из травок сообразит, — через несколько секунд раздался печальный голос председателя. — Зверобой и душица с ромашкой оно первое дело для успокоения, самое то. Вернусь, бывало, с района с совещания-то, начальство-то, бывает, хорошо за загривок потянет, а Наташенька мне чайку-то на травках заварит и все как рукой.

Довольный Звениконь появился в комнате с чайником. Хотел продолжить свои речи, но тут стукнула дверь в коридоре, через некоторое время на пороге появилась Оксана Игоревна с небольшой сковородой в одной руке, с коробкой сахара и пачкой чая в другой. Под мышкой у фельдшерицы торчала тетрадка. Из кармана выглядывал краешек газетного свертка.

— А вот и Оксаночка Игоревна, — обрадовался Иван Лукич. — Сейчас чайку попьем, записочку напишем и по домам. Я-то еще забегу на огонек, травок занесу. А так-то вы сами, красавицы. Оксана Игоревна, уж помогите гостье-то нашей, организуйте быт по-женски, так сказать.

Звениконь чуть смущенно улыбнулся и подмигнул Гриневой. Фельдшерица на секунду растерялась, пытаясь понять намек председателя, потом сообразила, что имел ввиду Иван Лукич.

— Все сделаю, Иван Лукич, не переживайте. Ну что, чаю? Или сначала записка? — расставив на столе еду, поинтересовалась у Лизаветы.

Полностью деморализованная Баринова сидела на стуле, совершенно не понимая, как она умудрилась оказаться в такой нелепой ситуации. А ведь все так хорошо начиналось. И газета эта с интервью, в котором про Егора упоминала инспекторша. Хорошо так упомянула. И разговор с отцом, в котором тот открытым текстом обозвал дочь родную дурой: упустила перспективного жениха, о котором нынче на совещании «сам» говорил.