— Ничего, — сказал я. — Мы и на этих найдём управу.

Мы снова перебрались через забор и оказались на улице.

— И к кому мы пойдём с этим вопросом? — спросил Николай.

Но Голицына было страшно смотреть: глаза его до сих пор были красными от прилившей крови, а руки самопроизвольно сжимались в кулаки.

— Как такое может происходить под патронажем императрицы?!

— Возможно, — сказал я, — не идеализирую нашу государыню, но есть предположение, что этим самоуправством занимаются не по её указу, а это чьё-то личное превышение полномочий. Это значит, что нам просто нужно поговорить с тем, с кем нужно. И в данном случае тем, с кем нужно, и этим кем-то является даже не Салтыков, а конкретно Светозаров. Он должен сам убедиться в происходящем.

Мы с Голицыным снова двинулись назад, сразу пошли к деду. Креслав, который только что позавтракал, смотрел на нас с нескрываемым изумлением.

— Дед, привет, — сказал я. — Мы к тебе за помощью.

— Все чудесатее и чудесатее, — проговорил на это Креслав. — Если мне не отшибает память, вы же друг друга терпеть не можете?

— Можем, не можем — это наше дело, — ответил я. — Но Николай обещал дать показания по делу Медведевых. Мы с ним обменялись кровными клятвами, — добавил я, — и взамен этого мы должны обеспечить безопасность ему, его сестре и его матери, поскольку других родных у них больше нет.

— Да уж, — крякнул дед. — Но информация, как я понимаю, того стоит.

— Ещё как стоит, — ответил Николай. — Я был свидетелем, но моё участие во всей этой истории благополучно вычеркнули из дела. Просто, в общем-то, я и сам там слегка пострадал от происходящего. Я же пытался их остановить, когда они попытались к девочке пристать. У меня у самого сестра возраста Ярославы, — он кивнул на меня. — Виктор видел. Я пытался отбить её у троих ублюдков, пытался отвлечь их на себя. Потом появился Медведев. В общем-то, я-то уже получил, а вот Медведеву досталось основательно, и на него уже повесили всех собак.

Тут Голицын невесело хмыкнул.

— Меня же дядя заставил заткнуться, а сам закрыл какие-то счёты с Чернышёвым. Зато он получил продвижение по службе.

— А сейчас что изменилось? Почему ты вдруг решил сдать Чернышёва? — спросил дед.

— А мне терять уже больше нечего, — ответил Николай. — Мы и так уже нерукопожатные. Нас полностью отстранили от двора, и никакой помощи нам ждать неоткуда. Никто ничем и никогда нам не поможет.

— Ну, ты же ещё здесь, — ухмыльнулся Креслав. — Соответственно, помощь всё-таки будет. Хорошо. Допустим, нам нужно понять, к кому мы пойдём с этой информацией: к Салтыкову, допустим, или всё-таки повыше?

— Дед, — сказал, глядя в глаза Креславу. — Давай сразу к Светозарову.

— Витя, ну ты же понимаешь, что идти с таким делом, да ещё двухлетней давности, в котором замешаны разборки между аристократическими родами, это не дело и не уровень имперской безопасности.

— Конечно, не дело, — согласился я. — Зато дело имперской безопасности — это сведения, порочащие имя императрицы.

— Боги, — схватился за голову Креслав, — а это вы где успели откопать?

— Ну, мы же сегодня ездили в Институт благородных девиц, — ответил я. — Мать тебе рассказывала о том, что мы видели?

— Ну, вкратце рассказала, — кивнул дед.

— Так вот, если Институт под покровительством императрицы, то вряд ли она знает о том, что там происходит.

— Ну, в принципе, — Креслав, кажется, понял, о чём мы говорим, — это уже зацепка. С этого можно и начинать.

Мы переглянулись с Николаем, понимая, что половина победы у нас уже в кармане.

— Значит так, бойцы, — сказал Рарогов решительно, — сегодня остаётесь здесь. Я же отправляю запрос о встрече у +Светозарова. Как только он даст добро, мы все вместе едем к нему. Вы будете присутствовать на встрече в качестве живых свидетелей, так сказать, но говорить вы будете только тогда, когда к вам обращаются. Понятно?

— Понятно, — ответили мы хором.

— И держите себя в руках. Любое ваше неосторожное движение может пустить под откос всю вашу идею, а нам, как я понимаю, нужно разыграть всё как по нотам.

— Да, мы поняли, поняли, — сказал я. — Большие дяди будут разговаривать, а мы тихо посидим в уголке и не будем отсвечивать. Сообщаем что-то или говорим только тогда, когда нас спрашивают.

— Всё правильно, — кивнул Креслав. — Потому что на кону стоит очень многое. И вам ли это не понимать?

Константин Платонович сидел напротив меня, нервно постукивая резными ногтями по ручке кресла. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь тяжёлые портьеры, дрожал на его холёном лице.

— Вы уверены, что это… безопасно? — спросил он, в сотый раз поправляя жабо.

Я медленно разворачивал его же перчатку между пальцев.

— Совершенно. Это всего лишь… тест на восприимчивость.

Вру.

Страницы самоучителя лежали передо мной, прикрытые трактатом по этикету. Первый урок: «Страх — дверь. Боль — ключ».