– Мои личные проблемы, – спокойно постановил Стас, тяжело дыша. – Я в норме.

Что же Игорю такая уверенность в себе не досталась! Этот же еле стоит на ногах!

– Ты голым поедешь? – сложила я руки на груди. – Как ты собираешься одеваться, если от койки отлепиться не можешь? Да и шмотки я тебе не выдам!

– Я уже позвонил своим, меня заберут с минуты на минуту.

– Я не отпущу! – взвилась я. – Горький – свидетель! Я в тебя лучше еще раз выстрелю!

– Ива, ты не можешь в него стрелять… – начал было вкрадчиво Давид, но куда там!

– Да ты знаешь, сколько времени мы потеряли, собирая его сердце?! – обличительно тыкнула я транквилизатором в идиота.

– Горький, забери придуршную, – угрожающе процедил Стас, – а то привлеку ее по статье.

– Я тебе привлеку! – засучила я рукава и двинулась на Стаса.

– Ива! – предупреждающе крикнул Давид, как мы со Стасом вдруг синхронно осели на пол и улеглись едва ли не рядышком, вытянувшись вдоль плинтуса.

– Реанимацию! – прохрипела я медсестре. – Князеву!

Стас, в отличие от меня, сознание потерял. Я же, кое-как дыша, навела резкость на Горьком, державшем меня на коленях.

– Все нормально, – мотнула я головой. – Анемия…

Князева уже уложили на кушетку с кислородной маской.

– Пульс нормальный, – сообщила мне бригада. – Приходит в себя.

– Игорю не звонить, – глянула я на доктора. – Не тревожить без моего ведома, ясно?

Подчиненные нерешительно переглянулись, а я пересела на стул.

– Какого черта? – просипел Стас хрипло.

Хотела бы я знать. Но, скорее всего, этот идиот дал такую нагрузку на неокрепшее сердце, что даже мое не потянуло.

– Допрыгался, герой? – презрительно выдавила я. – Тебе нельзя вставать.

В палату послышался стук, и заглянул некто с мрачной небритой физиономией:

– Мы за Князевым.

– Я разберусь, – хмуро сообщил Горький и вышел в коридор.

– Какого черта ты творишь? – Я поднялась и прошла к кушетке. Стас лежал бледный, его глаза лихорадочно блестели, а лоб покрылся испариной. Даже жалко стало, если вспомнить, кто именно уложил его на кушетку. – Я поставлю тебе капельницу…

– В пятидесяти километрах от Москвы в резервации умирает подросток, за которого я взял ответственность, – вдруг просипел он. – Я не смог дозвониться кому-то, кто бы оказал помощь. Ночь он может не пережить.

Я нахмурилась, покусала губы…

– Скажи, откуда забирать. Я съезжу за ним.

Стас перевел на меня взгляд и тяжело сглотнул…

Через полчаса мы уже летели с Горьким и бригадой скорой помощи по МКАДу. Сидя рядом, мы с Давидом изучали документы, которые мне скинул Стас.

– Я только сегодня узнал, что у Стаса есть приемные, – качал головой Давид, глядя в экран мобильника.

– Да, неожиданно. – Я листала ту же самую папку документов со своего аппарата.

Оказалось, что у Князева-младшего подтвержденный статус опекуна, и за ним числятся два десятка подростков-оборотней. Да еще и таких, на которых бы другие приюты поставили крест. Все – с зависимостями в прошлом. «Трудные подростки». Парень, который нуждался в помощи, поступил к нему самым последним и все еще был на реабилитации. Мы связались с ответственным, которым оказался самый старший из группы. Семён сказал, что Карен периодически теряет сознание, а когда приходит в себя – кричит и бредит. По всем признакам у парня вырисовывался либо острый аппендицит, либо что-то с почками. Что бы там ни было, оно совершенно точно угрожало его жизни. Но трагичней всего было то, что полевые врачи обслуживать такой приют не особо рвались. Один вызов, и местный фельдшер уехал в другом направлении, не оставив себе замены. И такая ситуация возникала сплошь и рядом. Если бы Стас не был в больнице, он бы сам отвез Карена в хирургию. Но он не мог. И это роковое стечение обстоятельств теперь может стоить парню жизни.

Когда вспышки огней скорой залили пропускной пункт поселка красным, было уже темно.

– Мы поедем обратно через некоторое время, – сообщил водитель охраннику, и машина помчалась дальше по гравийной дороге, подпрыгивая на колдобинах. – Держитесь!

– Горький, вот я все понимаю, – клацала я зубами, держась за ручки. – Но не понимаю, зачем ты едешь со мной…

– Хочу сам посмотреть на все, – отозвался Давид. – Я долго думал о Стасе очень плохо и не могу поверить, что настолько ошибался.

А посмотреть было на что. Я готовилась увидеть все, что угодно. Но взгляду предстала небольшая парковочная площадка перед высоким каменным забором. За ним – обширный ухоженный участок. Повсюду остатки леса – деревья, кустарники – и каменные дорожки. Вдоль дорожки горят фонари. Во дворе витает запах еды, а перед двухэтажным кирпичным домом мальчишки гоняют мяч по площадке.

На крыльце нас уже ждали.

– Скорее, – кивнул высокий парень на двери и махнул мобильным. – Я разговаривал с вами. Семен. Карену совсем плохо…

Мы с Горьким проследовали за ним в сопровождении двоих медиков с носилками и чемоданами. Одного взгляда на Карена оказалось достаточно, чтобы понять – дело совсем плохо и много времени упущено. Мы его даже разогнуть не смогли – так сжался кренделем, пытаясь ослабить боль.

– Карен, – пыталась дозваться я парня, делая инъекции. Но он только мотал головой, не открывая глаз, и что-то невнятно мычал. – Мы здесь, чтобы помочь тебе.

Осмотреть его толком не удалось, пришлось отнести в машину как есть. Весь путь до больницы мы с докторами были заняты тем, чтобы парень дотянул и хоть немного пришел в себя. Я слышала, как Горький отвечает по мобильному, но никак не могла понять, с каким именно из Князевых он говорил. Как выяснилось потом – с обоими.