Он даже не замечает, как очутился у Яна Пардуса. Он стоит перед ним и просит то, чего просить не должен. Бессрочный отпуск. Отпуск, равносильный увольнению. Или дезертирству. Старый гетман проницательно смотрит на него и напускает на себя грозный вид. Он отдаляется от Марека. На такое расстояние, что уже не может понимать его.

— Тебя все еще зовут Мареком из Тынца? — спрашивает он недоверчиво.

— Да.

— А я кто?

— Ян Пардус из Горки.

— Ну тогда определенно это мы.

— Может, вы обо мне думаете что-нибудь другое?

— Ничего другого я о тебе не думаю. Думаю только одно.

— А что?

— Что я отправлю тебя под арест в башню.

— Почему? — вздрагивает Марек.

— Потому что ты не воин, когда должен быть воином. Стража!

— Ян Пардус! — вздыхает Марек.

— Слышать ничего не хочу! — кричит старый гетман, и лицо его багровеет.

— Я сейчас больше человек, чем воин, — успевает сказать Марек, прежде чем две тяжелые руки ложатся на его плечи.

— Вот именно, Марек, — успокаивается гетман. — Этому самому человеку место в тюрьме.

Он смотрит Мареку вслед, пока тот не исчезает в дверях башни. Что выражает его взгляд? Только что глаза его кричали. Сейчас они тихие. Почти мертвые.

Свет и тьма. Видения и действительность. Свобода и неволя. В этих противоречиях вся жизнь. Никогда человек не может быть ни в чем уверен. Это знает и Марек, когда он приходит в себя после потрясения. А приходит в себя он быстро, потому что обычная жизнь исчезает за толстыми дверями тюрьмы. Стены стирают любой ясный образ, всякое определенное желание. У Марека вдруг оказывается избыток времени. За Анделой он ехать не может, хотя сердце страстно толкает его, рвется к ней. Он мог бы взбунтоваться, но против кого? Против стен башни? Против стражи? Против Яна Пардуса?

Марек осматривается. Его глаза уже привыкли к полутьме, так что он видит все, что есть в камере. Предметов здесь немного. Деревянные нары, на них сидит человек — лицо его кажется Мареку знакомым. Деревянный ушат, под потолком узкое окошко, через которое проникает тусклая полоска света, дверь.

Его глаза возвращаются к человеческой фигуре на нарах. Ржаная борода. Лицо бледное, узкое. Оно кажется спокойным. Но его спокойствие не мертвенно. Как раз наоборот. В нем избыток жизни. Только другой, не той, которую Марек знал до сих пор. В ней мудрость, умиротворенность, а возможно, и набожность.

— Ты Ян Кржижковский? — вздыхает Марек.

— Да, пан, — отвечает портной Кржижковский.

— Ты помнишь меня?

— Я часто молюсь за вас.

— Как? — удивляется Марек. — Я тебя привел в тюрьму, а ты за меня молишься?

— Христос молился и за своих врагов.

— Ты уже не еретик?

— Я не изменил своих взглядов. Моя ересь все та же.

— Тогда ты утверждал, что Христос был человеком.

— Да. Я верю, что бог один и что он принимает различные подобия человека.

— Но ты признаешь Христа.

— Потому что Христос не стремился быть божеством. не стремился царствовать. Он стремился беззаветно служить людям. Я послушен каждому его слову. Хотел бы приносить людям пользу, как он.

— Тогда ты не должен бы сидеть в тюрьме.

— Наверное, так угодно богу. Мне здесь хорошо, пан.

Марек удивляется такому смирению странного портного и сообщает ему, что он теперь его товарищ по заключению. Кржижковский ни о чем не спрашивает и тут же уступает ему нары. Марек будет на них спать и будет есть из его оловянной миски. Это маленькая миска, кто знает, сколько в нее войдет, но это все же миска. Но где будет спать Кржижковский? Портной спокойно улыбается. Он свернется в клубочек и будет спать как собака. А из чего он будет есть? А для чего у него руки? Марек чувствует, что, общаясь с этим еретиком, который на самом деле, может быть, святой, он должен отказаться от чувства превосходства. Тюрьма и разговор с Кржижковским приводят его в какое-то дотоле неведомое ему состояние. В нем пробуждаются такие чувства, которых он не знал до сих пор: сочувствие и смирение. Марек еще помнит, как светит солнце, слышит шум листвы на деревьях, ощущает свою любовь к Анделе, видит тучи на небе, но его нетерпение уменьшается. И в той же мере растет его интерес к еретику Кржижковскому.

— Как может тебе здесь быть хорошо?

— Я избавился от своих привычек. Я уже не любопытен. Досаждают мне только потребности моего тела.

— Но время здесь тянется.

— Тащится понемногу, так что опьяняет человека.

— Тебе не с кем поговорить.

— Я разговариваю сам с собой.

— Ты не видишь природы.

— Во сне я хожу в лес. У нас в Ошкобрге много буков. Я люблю буковые листья. Там течет ручей. Еловые шишки падают прямо в воду. На песке я вижу зеленые тени. Перебираю камешки и думаю о боге. Как он легко все сотворил. И притом весело.

— А что делает твоя жена?

— Утром, как проснусь, встряхну головой, протру глаза — и моя жена стоит около меня. Я знаю, что она живет, и этого мне достаточно.

Мареку кажется, что портной с мыслями своими далеко шагнул вперед. Может, даже в чем-то предвосхитил человечество. И сияет, несмотря на все невзгоды. Словно вокруг головы его светящийся ореол. В его голосе слышна настойчивость. Кржижковский, наверное, ждет, что и в Мареке пробудится то, что чувствует он сам. Во всем остальном это самый обыкновенный терпеливый человек. Он предоставляет событиям идти своим чередом. Он полагается на бога. Знает, что бог ждет от нас терпения и постоянства, сочувствия и покорности, любви и самоотречения. Может быть, Мареку нужно напоминание об этом. Оно приходит вовремя.