Видимо, владыка по достоинству теперь оценил поведение Нарышкиных. С самого начала мая, как начались раздачи поместий всем Нарышкиным и тем, кто с ними связан, так до сих пор это и не пресекается.

Вон, у Афанасия Кирилловича уже почти сто тысяч душ крепостных. Иные Нарышкины тоже не сильно отстают от своего брата по власти. Да и ладно, сам Матвеев так поступал бы, но делал бы хитрее — не сразу, аки пряники на ярмарке, а выискивал бы хоть какие-нибудь заслуги перед службой государевой, чтобы уже потом наделять поместьями и душами представителей правящего клана.

— Я поговорю с Хованским. Призову всю паству на завтрашней службе почитать государя и власть. На том покину вас, — сказал патриарх, а после, прикидываясь немощным, едва поднялся со стула и зашаркал прочь.

Ему ещё нужно было через своих подставных лиц сообщить Софье, что Нарышкины худо-бедно, но начали действовать, или, по крайней мере, задумываться о том, что происходит.

Патриарх не считал себя предателем. Он думал, что нужно в равной степени уделять внимание всей своей пастве. Когда Иоаким способствовал восшествию на престол младшего из сыновей Алексея Михайловича, Петру, патриарх руководствовался здравым смыслом. Ну не может править Россией худоумный Иван.

Но то, как ведут себя при власти Нарышкины, как они уже начали делить земли и крепостные души, позабыв при этом поделиться со Святой церковью, патриарха никак не устраивало. Но он не хотел и бунта. Он хотел лишь припугнуть, показать Нарышкиным, что их власть не абсолютна. А потом, когда они это поймут, выйдет вперёд патриарх и скажет своё пастырское слово. И всё будет чинно, благородно, разойдутся люди, и роль Иоакима станет как бы не менее значимой, чем царская.

Матвеев проводил глазами патриарха, потом окинул всех собравшихся строгим, будто наставническим взглядом.

— Я один сие вижу, что владыка более о себе печётся, нежели за государя нашего? — спросил Матвеев.

— Разве же у тебя не так? — усмехнулся Долгоруков. — Не о себе думаешь.

— Так, да не так! Не желаю я ни себе, ни вам смерти лютой, а к тому всё идёт. Отрок тот стрелецкий, кого ты, Юрий Алексеевич, повелел осадить, не лжёт. И ныне, узрев, как поступает патриарх, я пуще верю стрельцу, — твёрдо сказал Матвеев.

— Вот ещё, Артамон Сергеевич, кого не слыхали в Грановитой палате, так это стрелецких отроков неразумных! — отыгрываясь за своё смущение перед патриархом, высказалась Наталья Кирилловна. — Опала на тебя сильно воздействует. Так и крестьян приведешь с челобитными слушать царице с царем…

— А ты бы, Наташка, и вовсе помолчала да вспомнила, кому обязана! — уж сколько старался сдерживаться Матвеев, но его буйный нрав пробил себе дорожку.

— Как смеешь ты! — со своего места подорвался молодой и горячий Мартемьян Кириллович.

— А ты охолони! А то и посмею! Вас я в царские палаты привёл! — грозно говорил Матвеев, бывший готовым даже саблю выхватить.

Ну или шпагу, владению которой так же в последнее время учился.

— Так для себя же и привёл нас в царския харомы! Сколь слушала я тебя, все делала, как сказывал, — опять встряла Наталья Кирилловна.

— Так для себя же и привёл, Наталья Кирилловна, тебя, матушка! — эхом вступил Долгоруков, расценив ситуацию так, что Нарышкины сейчас могут и прогнать прочь Матвеева.

Это была своеобразная месть Артамону Сергеевичу за то, что он попробовал принижать достоинства главы стрелецкого приказа.

— Так я уеду! Вот в Троице-Сергиеву лавру и уеду. На богомолье. Да вернусь через седмицу, али через две, когда ваши головы уже вонять будут, а буйные головы стрелецкие уже тако же рубить станут!

Матвеев резко поднялся, его стул с грохотом упал. Но боярин сделал небольшую паузу, он давал присутствующим возможность одуматься.

— Сядь, Артамон Сергеевич! Ну куда же нам с тобой ещё собачиться? — первый, у кого проснулся разум, или хотя бы обострилось ощущение опасности — отец царицы. — Понятие имеем мы, что только именем твоим врагов наших вразумить можем. Что предложишь?

— Правы вы в том, что отрока стрелецкого не нужно пускать туда, где дома боярские. Но мудр он. Парой своих слов мудрость являет… Невольныя мы люди. Крепость наша — это вот… хоромы царския и долг, — Матвеев, практически не скрывая своего презрения, осмотрел всех присутствующих.

Было здесь только двенадцать семеро. Нарышкины не успели всех представителей своего клана наделить боярством. Так что были здесь и те, кто быть на Боярской думе не может. Ну да и пускать десятника стрелецкого тоже было бы слишком. Не по чину ему говорить с такими людьми.

— У тебя, — после некоторой паузы продолжил говорить Матвеев, — Юрий Алексеевич, челобитная от того стрельца… Прочитал ты её?

— Недосуг мне было читать. Вона, дела какие случаются! — отвечал Долгоруков.

Он даже не скрывал своего разочарования, что старший Нарышкин пошёл на попятную с Матвеевым. С превеликим удовольствием Юрий Алексеевич занял бы предполагаемое место Матвеева, рядом с правящим кланом.