Он взял паузу, как бы давая мне осмыслить услышанное, я осмыслил и сказал:

— Я вас внимательно слушаю, Андрей Валентинович.

— Кхм… Арсений Ильич, мне хотелось бы с вами встретиться. Потому что, сами понимаете, не все дела можно обсуждать по телефону.

— А зачем нам встречаться? — спросил я, уже зная ответ.

— Видите ли, дело, как вы, наверное, догадались, касается моего сына. Мальчик сейчас лежит в больнице, обследует сердце. Никогда не жаловался, и вот… А вы, воспользовавшись его беспомощностью, зачем-то связали и привезли в милицию, вместо того, чтобы вызвать неотложку или, что было бы ещё логичнее, самому отвезти Георгия в медучреждение. Да хотя бы в свою больницу, где вы, насколько я знаю, работаете кардиологом.

— Послушайте, Андрей Валентинович, ваш Георгий пытался меня задушить, действуя в паре со своей подругой или не знаю, кем она ему приходится. Моя машина им приглянулась. На моё счастье у него случился сердечный приступ, я и так оказал ему первую помощь, — приврал я немного. — Его подружка, кстати, сбежала, решив, что своя шкура дороже. Ну так её всё равно найдут, если уже не нашли. И на моей шее, если что, до сих пор след от нейлонового шнура, которым ваш Гоша пытался меня придушить. Так что я не пойму, чего вы от меня хотите? Идёт следствие, свои показания я менять не собираюсь, и ваш сын из больницы прямиком отправится в следственный изолятор.

— Да вы… Да что вы себе позволяете?! — сорвался на приглушённый крик Вешняков. — Вы ещё не знаете, с кем связались! Я хотел уладить дело по-тихому, сделать предложение, от которого вы точно не смогли бы отказаться, но, видимо, придётся решать жёстко.

Я посмотрел на трубку, из которой раздавались короткие гудки. М-да, вот и поговорили. С другой стороны, мне себя в этой ситуации упрекнуть было не в чем. Сделал всё, как надо, а дальше пусть Сотников разруливает со своими коллегами, крышующими Вешнякова-старшего.

Меня к следователю вызвали на следующий день. Предстояло провести очную ставку с подельницей Гоши. Пришлось отпрашиваться на пару часов с работы, по ходу дела сочинив для Гольдштейна версию о том, что нужно встретить на вокзале маму с вещами, которая приехала в гости. Хорошо, что завотделением был не в курсе, что пензенские поезда приходят утром, меня же звонком следователь попросил прийти к 13 часам.

— Нашли мы её, — говорил мне Бардаков, пока мы ждали, когда её приведут. — Екатерина Александровна Якимчук, ранее не привлекавшаяся, трудится прядильщицей на текстильном предприятии «Трёхгорная мануфактура». Вчера вечером на фабрику ездил, там с ней и пообщались в Красном уголке. Поведала, что они с Вешняковым учились в одной школе, только он классом постарше, в школе начали встречаться, однако и тот заявил на первом допросе, что они в тот вечер не виделись. Она якобы ходила в кино, даже сеанс назвала. Думаю, что сговорились, нельзя было Вешнякова под подписку отпускать, за три дня, что он у нас тут посидел бы, может, и удалось бы его расколоть. Он, кстати, в больнице сейчас наблюдается, в Первой градской. Лежит в отделении кардиологии, в отдельной палате.

Ну да она к нему уже ездила навестить, врачи мне сказали. Там, думаю, они все детали и обговорили.

— А если опознаю, то что?

Он вздохнул, чиркая спичкой о коричневую, всю в тонких белесых царапинах намазку спичечного коробка. Причём, как я успел ещё до этого прочитать на этикетке, изображавшей улыбающегося Юрия Гагарина в шлемофоне, производства спичечной фабрики Верхнего Ломова[2]. Практически часть малой родины, мелочь вроде — а приятно.

— Ну, сможем оформить задержание на 48 часов. Больше без предъявления обвинения под стражей держать закон не позволяет. Если только она не даст признательные показания.

Он снова вздохнул. Стоявший за его спиной на подоконнике в простеньком пластиковом кашпо кактус грязно-зелёного цвета тоже, казалось, грустно вздыхал, сгорбившись, словно древний старик.

— Кстати, мне тут папа подозреваемого всю плешь проел, когда вчера заявился в этот кабинет, — в третий раз кряду вздохнул Бардаков. — Он же директор крупного предприятия, намекал, что у него выходы чуть ли не на самого председателя КГБ. Заверял, что его сын на подобное преступление не способен.

Пять минут спустя в кабинет привели Якимчук. Она была одета точно так же, как и тогда, когда садилась ко мне в машину. Та же родинка на щеке, указанная мною в показаниях при составлении словесного портрета. И так же жевала жвачку, даже с расстояния пары метров моего обоняния достиг запах мяты. Уселась на предложенный стул и сразу же закинула ногу на ногу.

— Точно, это она, — уверенно заявил я.

— Да я вообще первый раз в жизни вижу этого типа, — заявила девица, нагло глядя прямо мне в глаза.

— Вы уверены? — явно сдерживая вздох разочарования, уточнил Бардаков.

— Уверена.

Она нагло смотрела прямо в глаза следователю, и я понимал, что эту дрянь голыми руками не возьмёшь. Они с Гошей стоили друг друга.

Бардаков ради приличия задал ещё несколько вопросов, но девица держалась своей линии. После её истерики с отключившимся подельником в моей машине и последующим побегом никогда бы не подумал, что она может быть такой хладнокровной и уверенной в себе.

— Распишитесь в протоколе, гражданка Якимчук, — в который уже раз вздохнул Бардаков.

Уходя, она даже позволила отправить в мой адрес кривую усмешку. Захотелось отвесить ей крепкого леща, но я женщин принципиально не бью, если они только не угрожают моему здоровью. Тем более в кабинете следователя.

Ещё пару дней спустя снова объявился Сотников. Новости у него были невесёлые.

— Бардакова отстранили, дело передали другому следователю, не такому принципиальному, — сказал чекист. — Всё идёт к тому, что дело попросту замнут. Ещё как бы и вас не выставили крайним. Но мы за вас ещё поборемся.