Я на всякий случай заглянула за лошадиный круп, изучая изгиб дороги, будто надеялась, что из-за него сейчас выглянет собачья морда. Но нет.

— Он ведь не заблудится? — все же обеспокоилась я благополучием ввереной мне живности.

— Не-е-е, — проржал конь, подумал, и добавил. — Разве что кто схарчит. Но не должны. Ты, хозяйка, им хорошо силушку показала!

Да-да, я помню, я согласна, каменная рожа — моя великая сверхспособность.

Я уже почти готова была отдать приказ если не вернутся, то хотя бы пойти (пойти! шагом! шагом, я сказала!) Витязю навстречу, но тут меня окликнул звонкий детский голосок:

— Матушка Премудрая, сюда, скорее!

Эх, не к добру это, не к добру…

Мелкий пацаненок, лет шести наверное с льняными вихрами, торчащими во все стороны, махал мне шапкой, подпрыгивая и приплясывая.

— Тятенька велел тебя встречать, скорее, там оно!

Я еще раз обернулась на лес и дорогу. На этот раз с тоской: и чего это я решила, что до жилья далеко? Очень даже близко, как бы не чересчур. А потом взяла Булата под уздцы и потянула к въезду в деревню.

На мое счастье я таки опоздала.

Потому что предъявили мне не бедокурящую чуду-юду, а только уже результаты оного бедокурства:

— Вот!

Собачий лай стоял над деревней, как и говорили мне жалобщики. Я тоже стояла, только не над деревней, а над грудой бревен: толстенных, в обхват.

— Что это было?!

— Так овин же, матушка!

Скрипнув зубами, я переформулировала вопрос:

— Что за существо могло это сделать!

— Ну-у-у... так откуда ж знать-то нам, то тебе виднее!

Ага. Виднее. У меня на это одно, очень научное прекрасное определение, подчерпнутое из любимой книги: “щось такэ зубасто”!

Тут и там на бревнах виднелись царапины, избороздившие дерево сантиметра на три вглубь, не меньше.

Мамочка дорогая! И с вот этим вот мне предлагают разбираться?!

— Тут бык был, матушка, всем быкам бык. Согнала его в овраг, окаянная, как теперь доставать будем — не знаем!

— Ну, с быком — это вы сами, — открестилась я от дополнительных услуг, не входивших в стоимость устного контракта.

— Так ото ж, сами, ты только с чудищей помоги.

Кто бы мне помог!

— Кто-нибудь видел, куда она потом делась?

Тишина была мне ответом, селяне неуверенно переглянулись:

— Кажись к Семену в сарай прыснула, — брякнул вдруг все тот же звонкий голос. — Я хвост видел!

И взгляды все обратились на оный сарай. Мне отчаянно хотелось сглотнуть, но в тишине этот звук однозначно звучал бы очень трусливо. По хорошему надо было бойко скомандовать: ну вы все вперед, а я за вами, постою за вашими спинами. С вас вилы — с меня моральная поддержка. Но не поймут-с, не поймут-с…

С другой стороны. Людей чуда-юда не трогала (пока!), а у меня наследственный авторитет (тоже пока!).

И, собрав волю в кулак, я направилась к сараю.

Вошла. Огляделась. Пусто. Ну как пусто — никакой жуткой твари там не было. Я уже собиралась повернуться, как сверху раздался какой-то звук.

Я ме-едленно подняла голову.

И застыла.

Чуда-юда была настолько неестественно жутка, что я не смогла даже заорать. Мозг категорически отказывался принять тот факт, что вот это вот — реальность, а не галлюцинация.

Голова кабана, тело медведя, а из этого тела руки с пальцами, а на пальцах когти, не когти — когтищи. Ноги-лапы как у сатира, а завершал всю эту жуткую нелепость бычий хвост.

Глаза на кабаньей голове были большие, совиные, желтые, и смотрели на меня не моргая.

Я застыла.

Неведомая тварь (мне — так точно, и даже если в моем магическом справочнике найдется описание этого непонятно чего с ареалом обитания, вкусовыми пристрастиями и портретным изображением, сейчас уж точно не время в нем рыться) тоже застыла.

А потом спрыгнула с потолка на пол — мое сердце вместе с ней провалилось куда-то в пятки — и… медленно склонила голову.

Ну. По крайней мере, ставка на авторитет оказалась верной! Осталось умудриться сделать как-то так, чтобы она не прогорела.

Как там нас учили? Лучший метод решения споров — ди-а-лог!

— Говорить можешь? — на всякий случай уточнила я,

Чуда-юда моргала на меня глазищами и молчала.

Да, далеко я уеду со своими гуманистическими методами в лютом средневековье.

Ладно, речь, вроде как, понимает — и то хлеб.

— Ты почто скотину губишь, окаянная? — сдвинув брови, грозно вопросила я, отчаянно представляя на месте чудища котенка, наделавшего кучу в неположенном месте, чтобы придать интонации уверенности и не трястись, как заячий хвост. — Или думала, раз прежней Премудрой нет больше, так я тебе позволю людей ее обижать?