Было что-то знакомое, неуловимо узнаваемое в этих чертах, но что за ассоциацию они у меня вызывают, я уловить не успела.

Поклонилась, приветствуя:

— Здравствуй, Искусница.

— И тебе поздорову, Премудрая.

Она была не слишком мне рада и не пыталась это скрывать.

Но, в отличие от неприязни Прекрасной, в ее взгляде виделась настороженность.

— Как величать-то тебя, соседушка?

Даже так? А я думала, здесь представляться не принято: Кащей представился. только когда я сама спросила, с Прекрасной у нас до имен не дошло…

Впрочем, запираться я смысла не видела:

— Еленой, почтенная.

— А меня теткой Настасьей можешь звать.

Ага, понятно: “тетка”, как и “дядька”, это не про родство, это про старшинство и уважение, да? Она же, выходит, после смерти моей предшественницы самая старшая тут — и самая авторитетная автоматически, верно?

Впрочем, почему бы и нет, я ее старшинство оспаривать и не думаю.

И я поклонилась, признавая за ней право:

— Благодарю, тетка Настасья.

Вот будь на её месте Прекрасная — меня бы перекорежило всю. А тут — ничего, без внутреннего противления кланялась.

А Искусница все сверлила меня взглядом и даже губу кусала, словно ждала чего. Не дождалась, сжала губы — и тут же расслабила.

— Что ж, Елена, проходи, угостись, чем боги послали, не побрезгуй.

Что?! Опять угощаться?! Да я полчаса назад у Прекрасной уже угощалась!

И, войдя в комнату, где на столе уже возникали разносолы, я не выдержала:

— А можно, без угощения?..

И по тому, как снова сжались губы Искусницы, поняла — это залет.

Надо было есть, что предложат, и нахваливать — потому что только что я совершила серьезный промах в местном этикете. И далеко не первый, судя по сцене на крыльце.

— Я за помощью пришла, — робко и без особой надежды постаралась я исправить ситуацию.

Помогла или нет — не знаю, но выставить меня Искусница не выставила.

Постояла, разглядывая меня в упор (мне опять померещилось в этом что-то знакомое), а затем неохотно, но всё ж кивнула:

— Идем.

И пошла к лестнице.

Поднималась я за ней с трепетом: всё ж таки, святая святых другой ведьмы.

Можно сказать — чужое место силы.

Чужое место силы оказалось местом рабочим: колдовской книги нигде не было видно, зато стол оказался завален ворохом тканей, блестели на краю ножницы и катушки ниток с горкой заполняли резную шкатулку…

Искусница села за стол, кивнула мне на лавку — единственную, не заваленную обрезками ткани, тесьмой и иной швейной ерундой, и велела:

— Рассказывай.

И я рассказала.

А что мне, собственно, скрывать?

И я, особо не углубляясь в подробности, поведала Искуснице о своих злоключениях.

Рассказ уложился в три предложения, а суть его и вовсе можно было выразить в трех словах: попала, ничего не знаю, хочу домой.

Она слушала внимательно, сосредоточенно.

— Тетка Настасья, помоги мне, пожалуйста, вернуться домой! — взмолилась я отчаянно.

— Не буду я тебе в этом помогать, — отрезала она твердо и холодно, и пообещала, — Сама не буду, и Властимире не дам! Коли уйдет Премудрая из этого мира, не войдя в полную силу, то мой сын так псом и останется!

Из меня будто воздух разом вышибло.

— Так Илья — твой сын?! И ты позволила с ним сделать такое?!

Голос пресекался, когда я пыталась озвучить то, что не укладывалось в голове.

— Какое “такое”? — Искусница глядела на меня вроде насмешливо, но на самом деле зло. — “Такое” я тебе с ним сделать не дам, не допущу, чтобы ты из этого мира сумела уйти. А что до прочего… Всякая мать о своем чаде будет думать вперед других. Вот и Премудрая о моем сыне не думала, когда о тебе позаботиться старалась. Илья же — не дитя малое, а муж разумный. Уж кому, как не ему знать, что с хозяйками урочищ шутки плохи… Обвела его Милослава, облапошила. Что ж. Коль попался — пусть служит. Только сверх положенного я с него взять не позволю!

Жуткий мир.

Мир, где даже ведьма-мать, узнав, что было сделано с ее ребенком, считает сделанное приемлемым — а не спешит к нему на помощь.

— Что ж, Настасья Искусница. Я тебя услышала.

Из горницы её я выходила на деревянных ногах, с лестницы не шарахнулась сама не знаю, каким чудом.

Искусница не пыталась меня задержать — двери и калитка распахивались передо мной по хозяйской воле мгновенно, без задержек.

— Домой? — вскинулся при виде меня Булат.

— Да. В Премудрое урочище.

Домой. Домой, чтоб вас всех.

Внутри меня зрело понимание, что “в урочище” — это теперь “домой”.

И в груди, слева, там, где сердце, отзывался на это понимание колкий неудобный шар. Ворочался, царапался, мешал дышать.

Как бы в обморок не грохнуться.

Сказать Булату, что мне не хорошо?

С другой стороны, а зачем? Волшебный конь обещал мне, что не уронит? Вот пусть и не роняет.

Ритуальное топтание на месте, короткий разбег в три шага, прыжок — и без малого тонна запредельной мощи взмыла в невозможном прыжке, унося на спине меня.