Но Булат ничего переспрашивать не стал — для него моё “надо” аргументом было исчерпывающим и в уточнениях не нуждалось.

Он знакомо переступил на месте, попятился назад — и я предусмотрительно вцепилась в луку седла, по опыту уже зная, что в поводьях, вот ведь подлость, совершенно не за что держаться!

А лес оказался темным, глухим ельником, с плотным слоем хвойного опада, с длинными бородами седого мха, свисавшими с ветвей.

Нет, не страшный и не зловещий — меня, по крайней мере, он не пугал. Просто дремучий, старый лес.

Что я ожидала увидеть, так и не поняла.

Булат неспешно брел по тропинке — то ли к Прекрасным за помощью бегали куда реже, чем к премудрым (ага, и продукты таскали не телегами, а на себе), то ли мы воспользовались каким-то из боковых, не слишком популярных маршрутов.

Так мы и двигались — Булат шел, я вертела головой, я наслаждалась видами, как настоящая иномирная туристка, а потом лес стал реже и мы вышли к урочищу.

Ограда вокруг Прекрасного урочища была ничуть не жиже, чем вокруг моего. То есть, Премудрого. Вот только вместо черепов, венчавших острия забора у Премудрых, здесь потемневшие от времени бревна были заплетены шиповником. Сейчас, в начале лета, он обильно, буйно цвел нежно-розовым.

На фоне мрачного частокола смотрелось дивно. Фантасмагорически смотрелось.

Длинные, усыпанные цветами плети, перекинутые даже поверх ворот — тоже тесовых, только иным узором сложенных — наводили почему-то не на мысли о красных и рыжих пузатых ягодах, столь эффективных в качестве мочегонного, а о шипах. Длинных, острых, склонных обламываться острыми кончиками и оставлять их под шкурой у неосторожных.

В ворота я стучалась со здоровой опаской.

— Ну здрава будь… соседка.

— И тебе поздорову, Прекрасная.

Прекрасная была прекрасна.

Красота её была осознанной, уверенной и великолепно обрамленной: драгоценные камни в серьгах и перстнях, богато вышитая одежда, жемчуга на шее — всё это не оттягивало на себя внимание, а лишь подчеркивало совершенство владелицы, создавая завершенный образ.

Черноволоса, белокожа, брови — да за такие брови куча девушек из нашего мира умрет!

И пусть фигуры толком не оценить — очень уж простой крой одежды тут в ходу — но не сомневаюсь, что всё у неё с фигурой отлично.

Голову держит горделиво, смотрит повелительно...

Занимаемому месту хозяйка Прекрасного урочища соответствовала на сто процентов.

Но я бы, пожалуй, рехнулась — в лесном доме так жить.

А еще мелькнуло в голове — вышивка-то у нее богатая, но за этот сарафанчик я бы в драку не полезла, а по Илюшиной рубашечке всё ещё страдаю и мечтаю отжать.

И хоть эта мысль, глупая — глупее некуда, меня нисколько ближе к соответствию высокому званию Премудрой не делала, я от нее взбодрилась и властную ауру Прекрасной переносить стало легче.

— Ну что ж.

Она смерила меня долгим взглядом, надменным — куда там монаршим особам моей дорогой современности. Изрекла:

— Заходи. Гостья дорогая.

И сразу всё ясно: мне здесь рады, меня здесь с нетерпением ждали.

С одной стороны, конечно, этот визит нужен мне, а не ей.

С другой… А когда, собственно, я ей мозоль оттоптать успела?

Изба отличалась от моей: много резьбы что снаружи, что изнутри, иные окна, да и лестница расположена в другом углу. Что логично, конечно — типового строительства тут еще не придумали.

Ну и понятное дело, убранство и утварь были совсем другими. Куда шикарнее.

...а стол уже сам собой заставлялся угощениями, и я была уверена, что стоит мне присмотреться — смогу увидеть суетящегося домового, но почему-то казалось, что это будет невежливым.

Она усадила меня по правую руку от себя, и началось медленное спускание шкуры с гостьи под видом приветливого чаепития — карту моего незнания местного этикета Прекрасная использовала по полной.

Сперва я только притворялась невозмутимой, злясь и не понимая, что я такого сделала этой стерве. А потом вдруг подумала: ну, какое мне, в сущности, дело, что за счеты у этой неприятной женщины ко мне или к Премудрым? Мне нужна от нее конкретная услуга, за которую я готова внести конкретную плату. Остальное — мимо.

И отпустило. Как будто рубильник внутри перекинулся в положение “Выкл.”.

— А вот говорят еще, что на восходе, за Белой речкой, в людских землях Коровья Смерть нынче гуляет, и ничего-то с ней поделать не могут… — ручьем журчала речь Прекрасной.

Я слушала сводку местных новостей, изливаемых на мою голову, не перебивая.

Рано или поздно она выдохнется.

А она как мысли прочитала.

Посмотрела на меня в упор — ну надо же, глаза какие зеленые, как бутылочное стекло, никогда таких не видела, и ресницы густые, длинные, чуть изогнутые на концах безо всякого ламинирования! — и оборвала себя на полуслове: