Да и черт с ними, с ушами, хоть бы они и отвалились — он же сейчас Илья спасать откажется!

— Дядька Кащей! — я подбитой птицей метнулась на крыльцо, вцепилась в черный, покрытый шитьем рукав. — Дядька Кащей, прости! Прости-прости-прости! Ну, что мне сделать? Только помоги Илье!

— Тьфу, сущеглупая, — Кащей отодрал мой захват со своей руки.

Покачал головой, смерил меня взглядом, и как приговор подписал:

— Рано ты от себя няньку отпустила, ой, рано. И хворостиной уму-разуму поучить некому, что за незадача! Да погляжу я на твоего Илью, погляжу! Что смогу — сделаю, да только не обещаю ничего, я-то больше проклятья вязать умелец, а не снимать!

Аккуратно отодвинул меня в сторону, воздух вокруг него дрогнул, пошел маревом, и проворчав “Перемудрила, Мирослава, ой, перемудрила!” , Кащей рассыпался комариным роем.

Оставив меня стоять в полном изумлении.

Так, ну и что мне теперь делать?

— Здрава будь, лебедушка!

Я, до того ошалело глядевшая вслед Кащею (или Кащеям? Его же много?..), вздрогнула и оглянулась на голос.

Мужичок (и это Горыныч?!) улыбался мне широко, радостно — только что не облизывался.

— Какая я тебе лебедушка? — нахмурилась я.

И прикинула, чем, если что, буду отбиваться: Кащея-то нет, а что может стукнуть в голову его приятелю — поди, угадай.

И, с одной стороны, обидеть хозяйскую гостью — дурной тон и чревато последствиями. С другой стороны… кто его знает, насколько это Змея Горыныча сдержит? Фамильярничает, вон, так, будто ему на это разрешение с печатью выдали!

А Горыныч же, пока я мысленно плевалась, разулыбался еще шире:

— Так самая настоящая! Аль подвели меня глаза, и не белой лебедью ты сюда прилетела?

Лебедь? Я — лебедь?

С ума сойти! Это, выходит, и размером я побольше Василисы? И высоту могу брать повыше?

И, казалось бы, ну какая разница, что за блажь, птицами мериться — а на сердце потеплело!

Тьфу!

Дура ты, Ленка, тщеславная!

И вообще, вернись в реальность, тут тебе не там — потеряешь бдительность, и всё, один пух полетит!

…лебяжий.

Змей, тем временем, разливался соловьем (интересно, а есть здесь Соловей?):

— Истинная лебедушка, истинная! Горделива, станом тонка, ликом бела…

Я бы и дальше с интересом послушала, каковы в этом мире представления о лебедях, но, вот беда, за разговорами Горыныч подкатился ко мне колобком (а Колобок? Колобок, интересно, есть?) и попытался ухватить под локоть. Пришлось с ласковой улыбкой просвещать его в ответ:

— А знаешь ли ты, добрый человек, что…

Фразу “у лебедей слабо развит половой диморфизм, и самки телосложением мало отличаются от самцов” я проглотила с большим трудом. Но проглотила не поперхнувшись, и ласково продолжила:

— Что лебедь ударом крыла может сломать кость человеку?

И выразительно взглянула на протянутую ко мне руку, намекая, что имею в виду конкретного человека.

Горыныч осклабился:

— Ха! Так ведь я не обычный человек!

— Так и я ведь не то чтобы обыкновенная лебедь…

Змей радостно заржал, но руку убрал — а большего мне и не нужно было.

Ну, разве что вернуться к Булату.

И добраться до Прекрасной — в прямом и переносном смысле добраться.

И найти Василису.

И…

А вот про это “и” мы пока думать не будем. Я сделала для Ильи всё, что могла: не путалась под ногами у специалистов.

А Змей Горыныч, тем временем, сел на верхнюю ступеньку Кащеева крыльца — да не сел, а плюхнулся, все же расхлябанность в нем мне не померещилась — и, оглядев меня еще и с этого ракурса, заключил:

— Ох, хороша-а-а!

Врет, подлец, и не краснеет: по здешним меркам красавица я так себе, на любителя. Но этот, видно, любитель.

Странный он всё же для этого мира. Еще более странный, чем я. Вот хоть сейчас. Ни один человек с более-менее высоким статусом вот так как он на крыльцо не сядет прилюдно: что ты-что ты, урон достоинству! И выглядеть забавно, нелепо даже, побоится в этом мире любой смысленый муж — да и в нашем, пожалуй, тоже. А этот… будто удовольствие получает.

Вон, лыбится, радуется неизвестно чему.

— Присядь, красавица!

Я подумала — и действительно села.

— Как мне тебя звать, добрый молодец?

Ну, а что, он мне льстит — и я ему в ответ имею право!

— Да зови хоть Змеем, хоть Горынычем! — хохотнул он в ответ. — А тебя-то как величать, красна девица?

— Еленой Премудрой зови, — отозвалась со всей возможной благосклонностью.

А Змей, вместо того, чтобы обидеться, лишь снова заржал:

— Строга, ой, строга!