Черный замок как черный замок, кстати — злоовещенько, суровенько. В местную архитектуру совершенно не вписывается, здесь все больше в ходу деревянное зодчество.

Хозяин встретил меня на пороге, и прежде чем он успел хоть слово сказать, я бросилась к нему:

— Дядька Кащей! Помоги!

— Чего стряслось, егоза?

И от вскинувшейся в этом взгляде тревоги, от того, как он разом окинула взглядом меня всю, будто сканируя — цела ли, в порядке ли? — у меня немного отлегло от сердца.

Василиса, конечно, раскрасавица и бывшая жена — но и предсмертное обещание в этом мире немало стоит.

И я, торопясь, но стараясь не сбиваться и не перескакивать, рассказала дядьке Кащею, чего именно у меня стряслось.

А Кащей, слушая меня, темнел лицом.

— Ох, и намудрила ты, Премудрая! Тебе Мирослава стража зачем дала? Затем, чтобы ты, едва оперившись, без защиты осталась? Ладно… Так и быть: помогу тебе отыскать Василису!

— Да ляд с ней, с Василисой! — взвыла я. — Вот уж не первая моя забота сейчас — ей ноги выдернуть!..

— Лучше руки.

— Лучше голову! — поддакнул из-за спины хозяина кто-то, кого я не заметила. — Говорил я тебе, друже, что баба твоя…

— Не вмешивайся, Горыныч, — осадил его Кащей. — Не до того сейчас!

Я взглянула на говорящего — невысокий мужичок, немолодой, полноватый и какой-то расхлябанный, выглядел антиподом сухощявого и упорядоченного Кащея.

Значит, Горыныч.

— Что получится — то и оторву. У меня и мысль есть, как ее найти…

— Так что ж за помощи тогда ты от меня просишь, чадо? — нахмурился Кащей.

— Помоги Илью спасти, дядька Кащей! Настасья сказала, Василиса так с проклятьем навертела, что сходу ей не разобрать, а ты-то знаешь её лучше, сам же учил!

Горыныч хмыкнул на эту просьбу, а Кащей взглянул на меня странно. Почти как Настасья, только на с разочарованием, а… уловить оттенок эмоций я не успела.

Ну не переспрашивать же, что он только что чувствовал, верно?

— Что ж… Попробовать не труд. Взгляну.

Кащей снова посмотрел на меня остро, пронзительно — а у меня осталось острое ощущение, что сказал он вовсе не то, что хотел сказать.

Но прежде чем я решилась спросить — что не так-то?! — дядька Кащей сменил и тон, и тему:

— А теперь скажи-ка мне, непутевая: ты чего это татя своего с подворья безнадзорно пускаешь?

— И-илью? — икнула я от удивления. — Так ведь я ж объяснила, дядька Кащей: разорвала я связь, признала договор исполненным! Как же мне за ним надзирать-то? И не тать он вовсе, Илья не тако…

— Да что мне твой Илья, бестолочь! — рявкнул он так, что я мигом вспомнила, что передо мной не только “дядька”, но и “Царь” Кащей. — Илья мне кобылу попортил?

Язык я прикусила быстрее, чем брякнула негодующее “Илья аккуратно верхом ездит!”, потому что до жирафика, наконец, дошло. Во-первых, кто такой “тать”, а во-вторых, откуда взялся магический антиБулатный барьер на границе земель Царя Кащея.

— Отвечай, коль спрашивают! — громыхнул добрый (но не прям сейчас) сосед.

Так, какой там был вопрос?

А!

А-а-а…

— Ну… я подумала… он же разу-у-мный! — глазки в пол, и жалостней, жалостней тянуть, и еще кроссовочкой по полу эть так, ковырнем.

Вот кто бы мог подумал, что и в этом мире из-за самовыгула домашнего питомца можно с соседями разругаться и вообще неприятностей огрести?! И до чего ж не вовремя...

— Прости, дядька Кащей! — я вскинула покаянную голову, глядя ему глаза в глаза, признала, — Виновата! Я мало на нем езжу, не настолько, чтобы он вырабатывался как следует, скучает конь богатырский у меня, мается, вот и отпустила погулять. Строго наказала, чтобы посевов не портил, полей не топтал, а об этом — и не подумала! Коль уж вышло так, что я за конем своим не доглядела, так давай, заберу жеребенка!

…только что я с ним делать буду, я же в свой мир вернусь, как только проблемы разгребу! Ладно, расстараюсь как-нибудь и пристрою Булатову дитятю в хорошие руки, доплачу, если понадобится, хоть деньгами, хоть колдовством!

За спиной Кащея гоготнул Горыныч:

— Ловка!

А сам он, кажется, рассвирепел не на шутку — аж ноздри затрепетали:

— Мало того, что за колобродом своим не уследила, так еще и жеребенка тебе?!

В этот раз голос Кащея громыхнул так, что у меня заложило уши.