Мой доспех захрустел, когда Гнус ударил ногой меня в грудь. Копьё я не выпустил даже после такого сильного удара, откинувшего меня назад. Наконечник вышел из плоти с мерзким чавканьем.

Меня уже начинало всё бесить! Боль быстро утихала после ударов, но вот мухи продолжали доставлять дискомфорт и дезориентацию в пространстве. Я даже не понимал, где я нахожусь в комнате. В углу или у кровати? Где Осси? Где сам Гнус?

— Осси! — проревел я, давая мухам заползти мне в рот. — Беги!

Глотку обожгло, на языке появился привкус кислятины и рвоты. Я сплюнул на пол и ударил перед собой копьём.

Было слышно, как перемещается по полу Гнус. Я чувствовал, как тошнотворный запах уходил в сторону.

Промах.

Я ударил ещё раз и еще, и бил так, пока костяной наконечник на пронзил что-то мягкое.

— Осси! Вставай и беги!

— Они жалят меня… — Осси так и валялась на полу.

— Беги к лестнице!

Жужжание словно собралось в одном месте и превратилось в гул, пронёсшийся через всю комнату Гнуса:

— Грешницы, вы не уйдёте от сюда никуда! Моя комната станет для вас тюрьмой, в которой я вас обвиню в преступлении против нашего мира. Я обвиню вас в пособничестве партизан и неугодных нашей жизни. Вы будете приговорены к казне. Вашу кровь уже не очистить. Она грязна. Она испорчена, как и ваши тела. Но мы смоем грехи в очищающем огне. Вы обратитесь в прах, и станете пылью. Ветер пронесёт ваши песчинки через весь город, забив щели между камнями, попав уверовавшим в глаза и лёгкие, чтобы они в лишний раз увидели правду и вздохнули чистоту правосудия.

Смахивать мух с лица я могу хоть до утра, но это не даст мне никакого преимущества. Тыкать тьму копьём — еще тупее, чем бить воздух кулаками. Про огонь он не зря заикнулся. Сейчас бы факел в руки и спалить тут всё к ебене матери! Облить бензином и бросить спичку, чтобы пламя сожрало всё тут нахуй. И мух, и его шкаф, и его вонючую кровать, и эту сраную мебель.

Я отскочил назад, и правой рукой отёр лицо от мух. Как-то странно. По коже пробежала прохлада, и осталась липкая плёнка, словно какой-то чудо крем нанёс на ожог. Гнус бросился на меня, я увернулся, концом копья врезав ему в челюсть. Эффект почти нулевой, но я урвал себе несколько секунд, чтобы подбежать к Осси и поднять её с пола.

— Беги…

Звериные глаза на моих рогатых наплечниках давно ослепли. Мухи облепили их и испортили, накинув непроглядное бельмо своими укусами. Я не увидел как сзади налетел этот ходячий, разлагающийся и вечно пожираемый личинками труп. Я услышал треск доспеха, а затем сильный удар в спину швырнул меня вперёд, откинув в сторону Осси.

Я рухнул на пол, вовремя подставив руки. Копьё отлетело к окну, наконечник тускло сверкнул в лунном свете. Половые доски затрещали, жужжание мух обрушилось на мою спину. Я уже собирался вскочить, но Гнус обхватил мои дреды и потянул на себя.

Если бы я противился — он бы выдрал мне скальп. Моя голова сама откинулась, задрав подбородок. Я больше не касался пола ладонями. Гнус поднимал меня, отрывая от пола.

Вот гнида… Сука… Сильный, пиздец…

Я был словно грязный котёнок, пойманный за шкирку. Махал руками и ногами, и всё в пустоту. Злой дядька поднял меня с земли и начал рассматривать, хохоча. Худощавая рука Гнуса походила на сухую ветку дуба, облепленную мухами. В лунном свете ковёр из насекомых поблёскивал серебром и ходил волнами. Ногами я не мог достать до пола, но сумел схватить Гнуса за руку, раздавив сотню, а может и тысячу мух. На удивление — насекомые перестали садиться мне на лицо, ползать по лбу и по подбородку. Они словно боялись заползать туда, где совсем недавно я провёл правой ладонью по коже, оставив влажные следы.

Удивился не я один.

— Твоё лицо! — в жужжании послышалась нервозность. — Я заставлю твою глупую ухмылку скривиться от боли!

С гниющего тела гнуса слетела еще не одна сотня мух. Они быстро облепили меня, пронзили своими острыми иглами доспех и начали сосать кровь. Шею сдавило так, будто на неё наехал грузовик — с невероятной жадностью мухи принялись пожирать меня. С похожим усилием сдавило грудь и живот. Доспех не трещал. Трещали мои зубы, стиснутые от злости и кончики пальцев, вгрызающиеся в руку Гнуса. Но на моё лицо по-прежнему ни одна тварь так и не уселась.

Свет луны ворвался в комнату, накрыв безглазое и безгубое лицо голубоватым светом. Мухи ползали по остаткам почерневшей кожи, но этих остатков не хватало, чтобы выразить хоть какую-то эмоцию. Пауза — единственная эмоция, которую я различил. Гнус, а вместе с ним и мухи молчали. Тишина продержалась недолго, но и этого вполне хватало для понимая того, что этот мерзкий труп сильно удивлён.

Продолжая удерживать меня над полом за дреды, он поднёс меня к своей уродливой голове и словно начал всматриваться в моё лицо. Начал изучать своими пустыми глазницами.