Стража тут же обступила со всех сторон, взяв в кольцо, и направилась на первый этаж. Там меня ждало небольшое практически пустое помещение. Пара стульев, стол и графин с водой. Первая возможность утолить жажду за всё это время.

Через некоторое время дверь распахнулась, и на пороге возник давешний старик с площади. Незнакомец резко шагнул ко мне, отчего тело мгновенно приготовилось к бою, но он лишь заключил меня в объятия.

— Прошенька, сынок! Слава богам, ты жив! — его голос задрожал от искренней радости и облегчения.

Похоже, это отец того, чьё тело я теперь занимал — прежнего Платонова. Отстранившись, я получил возможность лучше разглядеть его вблизи и оценить.

Сгорбленная спина, усталый взгляд, неуверенные движения. Волосы и борода серебрились сединой, но взгляд выцветших голубых глаз оставался цепким и ясным. Морщины избороздили лоб и щёки, придавая лицу сходство с высохшей картой. И всё же он искренне любил своего отпрыска. Несмотря на возраст, этот человек всё ещё мог стать полезным союзником.

Старик заглянул в моё лицо. Улыбка на миг увяла, в глазах мелькнула тревога:

— Что не так, сынок?

— Всё в порядке. Просто не каждый день с петли срываешься.

Собеседник кивнул, погладив меня по плечу. Я едва сдержался, чтобы не перехватить чужую ладонь — за годы войн прикосновения к себе я начал воспринимать как потенциальную угрозу.

— Ничего, сынок. Главное, что живой. Поверить не могу, что верёвка лопнула. Если бы своими глазами не видел… Теперь всё образуется. Слава богу, что яд не подействовал!..

Я нахмурился:

— Так это ты отравил меня?

На лице старика отразилась мучительная скорбь:

— Ты что, забыл, Прошенька? Тебе же его вчера через подкупленного тюремщика передали, чтобы ты не мучился, бедный мой. Чтобы сохранить родовую честь и не страдать на потеху толпы.

Он тяжело опустился на стул напротив, утёр набежавшую слезу.

— У меня кровью сердце обливалось, но это единственное, что я мог для тебя сделать. Стерегли тебя крепко, выкрасть не получилось. Но отрава хоть от лишний мучений избавила бы… Видимо, обманул меня тот алхимик. Всучил подделку…

Не хотелось разубеждать его в обратном. Тем более, что где-то даже по-человечески я понимал его. Если бы всё, что я мог сделать для собственного сына, это облегчить его страдания, именно так и поступил бы.

— Мне рассказали про ссылку и твоё новое назначение, — старик тем временем взял себя в руки. — Захар поедет с тобой. Он предан тебе как пёс, сам знаешь. Пусть и тащит из кладовых помаленьку, и не больно-то расторопен, но за тебя — в огонь и в воду.

Я кивнул, сдержав лишние вопросы.

Какие ещё кладовые? Кто такой Захар?

— Знаю, нелегко тебе сейчас, — отец Платонова сжал моё плечо. — Но ты продержись полгода, а я уж постараюсь добиться замены приговора. Князь суров, но отходчив. Подход к нему я найду.

В его голосе звучала непоколебимая решимость. Я невольно проникся уважением к этому человеку. Даже на краю гибели сына он не падал духом и искал выход. Такой человек не сдастся, пока не исчерпает все возможности. Полезное качество для потенциального союзника.

— Не переживай. Видит Всеотец, я справлюсь. Переиграю судьбу и плетущих интриги царедворцев. В конце концов, я привык ломать хребты тем, кто встанет на моём пути. И этот раз не станет исключением.

Мой голос лязгнул сталью, и ошарашенный старик подался назад, но явно списал всё на последствия неудавшейся казни.

А я впредь дал себе зарок высказываться осторожнее. Сталкиваясь с непонятным, люди становятся агрессивными, а моё возрождение рядовым событием не назовёшь. Я рискую нажить себе врагов раньше, чем набраться сил для победы над ними.

— Ах да, твой телефон, — он протянул мне металлическую пластинку в ладонь длинной, покрытую кристаллом. — Будем поддерживать связь.

Изучать артефакт было некогда, но в нём отчётливо ощущалась магическая энергия.

Собеседник поднялся и в последний раз сжал моё плечо:

— Я верю в тебя, сын. Ты справишься. А я пока поднимусь на ноги всех своих друзей — авось и выгорит дельце. Ну, с богом!

Он крепко обнял меня на прощание и вышел.

Лидия Белозёрова в ярости металась по гостиной своего особняка. Мысли о казни, обернувшейся позорным фарсом, жгли огнём, не давая покоя.