Аккуратно задавая вопросы разговорчивому слуге, я узнал следующее. Род Платоновых считался древним, но оскудевшим. А мой предшественник, молодой боярин Прошенька Платонов, и вовсе оказался для семьи подлинным проклятием. Мягкосердечный рано овдовевший отец тратил немалые деньги, чтобы замять последствия кутежей, драк и любовных приключений Прохора.

После ареста вольнодумцев старый боярин Платонов и вовсе заложил почти всё имущество, дабы вызволить дитятку из застенков. Но, как я понял, это не помогло. Так что благодаря подобному странному повороту судьбы Угрюмиха становилась единственным владением рода, которое давало право считаться аристократами и сохранить титул.

Через несколько часов повозка уверенно катила по лесной дороге, оставляя за собой снежную колею. Путь наш пролегал меж вековых сосен и елей, чьи кроны смыкались высоко над головой, образуя естественный полог. Косые лучи закатного солнца с трудом пробивались сквозь густую хвою, расчерчивая стволы и тропу причудливыми тенями.

Подлесок, скованный морозом, вплотную подступал к колее — обледеневшие ветви кустарника, обросшие инеем, похрустывали от стужи и норовили задеть, царапнуть. Редкие птицы, жалобно вскрикивая, срывались с голых веток, а в промёрзшей траве, присыпанной тонким слоем снега, изредка мелькали пушистые хвосты юрких зверьков.

Свежий воздух, напоённый смолистым ароматом и стужей, бодрил не хуже хмельного. Я невольно улыбнулся, впитывая знакомые с детства запахи и звуки. Пусть здешний лес и казался гуще привычных королевских угодий, но всё равно дарил ощущение покоя и уединения.

Когда сумерки сгустились настолько, что стало трудно различать дорогу, Могилевский скомандовал ночлег. Повозка свернула на небольшую поляну, и мы принялись обустраивать лагерь.

Вскоре весело потрескивал костёр, распространяя вокруг живительное тепло и аромат горящих поленьев. Языки пламени плясали причудливый танец, отбрасывая на стволы деревьев медово-золотистые блики. Огненные всполохи рисовали на лицах спутников причудливые маски, то скрывая, то подчёркивая черты.

Захар принялся распаковывать котомки, готовясь к ужину. Среди прочего он достал и продемонстрировал, собранную для меня второпях одежду. Моё внимание привлёк тёмный парадный пиджак. На левой стороне груди, над сердцем, красовалась искусная вышивка — чёрный ворон с короной над головой на фоне крепостной стены.

Я замер, разглядывая герб. В моём мире тоже украшали одежду родовыми символами, правда, чаще на плащах и камзолах, а не на пиджаках.

— Ох, барин, — встрепенулся Захар, заметив пиджак, — как же хорошо, что я его прихватил. Нельзя вам в новых землях без герба появляться. Всё ж таки воевода теперь, надо статус показать. Чтоб сразу видели — древний род, не какой-нибудь выскочка.

Могилевский, сидевший у костра, хмыкнул:

— Статус-то, может, и надо показать, да только что толку от этого герба? Птица какая-то общипанная…

— Это не какая-то птица! — вскинулся Захар. — Это символ рода Платоновых! И он на гербе не просто так, верно я говорю, боярин?

Кивком подтвердив слова старика, я с интересом ждал продолжения.

— Точно уже никто не помнит, да только говорят, будто ворон спас основателя рода, — наставительно и с ноткой гордости произнёс старик. — То ли путь ему указал, когда Бздыхи в кольцо взяли, то ли помог убежище найти да Реликтов ценных добыть. В благодарность-то его на герб и поместили.

— А корона? — заинтересованно уточнил Демид, пока я изучал золотистую вышивку.

— Так это ещё дедушка барина, батюшка его батюшки, рассказывал, что род их большие амбиции имел, ещё до развала Империи. Потому и девиз у них такой гордый — «Власть куётся волей».

Я едва сдержал улыбку. Похоже, этот род отмечен самим Всеотцом. Его вороны, Хугин и Мунин, олицетворяют качества, без которых не может быть истинного правителя: разум и волю. Что ж, значит, я не зря попал именно в это тело.

Через некоторое время слуга уступил мне место в кузове повозки, а сам скромно устроился под её днищем. Стражники определили график дежурств, и вскоре почти все погрузились в сон, доверив свою безопасность бодрствующему товарищу.

Я тоже задремал, убаюканный ночной тишиной и усталостью после долгой дороги. Однако вскоре меня выдернул из забытья еле слышный треск ветки где-то в зарослях. Тело среагировало мгновенно, ещё до того, как разум осознал тревогу — старые воинские рефлексы, вбитые годами сражений и похожих ночёвок.

Незаметно приподнявшись на локте, я окинул взглядом поляну. Дежурный стражник, растеряв всю собранность, сладко посапывал, привалившись спиной к колесу повозки.

В моём мире за такое безжалостно секли. Не меньше полудюжины ударов. А если, не дай Всеотец, заснувший дежурный пропустил врага и погиб кто-то из соратников, виновного ждала плаха.

Обругав мысленно нерадивого вояку, я прислушался, поводя головой из стороны в сторону.

Лес безмолвствовал, только ветер еле слышно перебирал листву высоко в кронах. И всё же шестое чувство твердило — опасность рядом, затаилась меж стволов в ожидании момента для броска.