Мои бойцы расположились по ту сторону железнодорожного пути, я же, в одиночку перебрался на другую сторону, укрывшись за здоровенный валун, надеясь, что меня не накроет «дружеским огнем».

Мысль о том, что поезд надо подпустить поближе, дабы бить наверняка улетучилась, как только я понял, что, за недостатком опыта, совершил огромную ошибку — не завалил рельсы каким-нибудь мусором или камнями, а маленький поезд мчится очень-очень быстро…

— Огонь! — заорал я, даже не надеясь, что меня услышат и выстрелил куда-то в сторону паровоза, после чего нырнул за валун.

Мои стрелки били залпами, но сказывалось отсутствие навыков стрелять по, быстро движущейся, цели. Выстрелы гремели, визжали рикошеты, но паровоз продолжал шустро тянуть вагонетки, машинист пригнулся, так, что его не было видно, и лишь полуголый кочегар, в размеренностью механизма, продолжал швырять уголь в топку.

— Перун, отец мой…- захлебываясь, торопясь, зашептал я, прижав горячий металл револьверов ко лбу: — Во славу тебя иду я на бой с врагом нашим, укрепи мою руку, усиль мои пули, дай мне силы для победы над врагом!

Сгенерировав защитный щит, так как паровоз практически поравнялся со мной, и пуля булатовского пехотинца вполне могла ударить меня, я вскочил и обрушил ураганный огонь из четырех стволов по кабине паровозика.

Не снижая скорости, несся мимо меня маленький состав. В кабине паровоза никого не было видно, видимо машинист хорошо укрылся, а вот героического кочегара кто-то зацепил, и он кувыркался по траве, зажимая ногу. На первых вагонетках, поверх куч руды, лежали, закрыв головы руками парочка дам в грязных, расхристанных платьях и несколько мужчин совершенно невоенного вида, а вот две последних вагонетки были пусты, вернее не загружены породой, из них торчали головы джентльменов и ружейные стволы. Почему джентльменов? Не знаю, но две головы были накрыты британскими пробковыми шлемами, которые, в моем советском детстве, символизировали именно британские колониализм и империализм и которые я не мог ничем спутать. К моему счастью, оружие англичан были направлены в противоположную от меня сторону, на моих солдат и, пока один из пассажиров вагонетки, с рычанием, пытался развернуть свою длинноствольную винтовку, я сбросил большие револьверы, повисшие на ремнях и достал «малые».

Через несколько секунд я смотрел в сторону удаляющихся хвостовых вагонеток, над бортами которых уже не торчали ни чужие головы, ни стволы вражеских винтовок, а в металлических бортах зияли дыры, и меланхолично дул в горячие, дымящиеся револьверные стволы. На той стороне, из пожухлой травы поднимались мои солдаты, семь человек, к сожалению, и устало двигались в мою сторону. Ну что же, мы попробовали, но у нас не получилось, враг смог проскочить, хреновый из меня командир, а еще потери…

— Смотрите, ваша светлость, смотрите! — раненым лосем взревел, уцелевший командир отделения велосипедистов, отчаянно тыча рукой в направлении юга.

Я лениво повернул голову и сердце застучало с удвоенной скоростью — удирающий поезд явственно снижал ход, а с головы маленького состава, от паровоза, била куда-то вбок, параллельно земле, кипящая струя белого пара.

Глава десятая.

— Да, плохо мы ещё воспитываем нашу молодёжь, очень плохо.

Пока я разыскал в траве двух своих бойцов, с радостью убедившись, что только один из них мертв, а второй, скорее всего, выживет, пока останавливал кровь и добирался до поезда на велосипеде, эти восемь сайгаков добежали до, окончательно вставшего, поезда и даже успели переколоть штыками двух, оставшихся в живых, стрелков из концевых вагонеток. Слава богам, баб, вернее женщин, а также обнаруженных детишек в количестве трех штук, солдаты не тронули, но чуть не упустили хитрого машиниста, который пользуясь суетой с остальными пленными, пытался ползком ускользнуть в степь, но, от велосипеда, даже такого убогого, как в моей армии, в степи не уйдешь.

Дыры в котле паровозика я сумел запаять, так сказать, наложением рук. Если при тебе полно магических накопителей, и ты обладаешь определенными навыками в магическом материаловедении, с этим проблем нет. Гораздо больше у меня ушло времени на то, чтобы объяснить машинисту поезда, что его судьба сейчас находится на развилке — или он вспоминает, как в его паровозе включается реверс и, на остатках воды, воды возвращает поезд задним ходом в поселок рудокопов, либо он останется здесь, в степи, в компании четырех покойных оккупантов, так как ни одна конвенция о гуманном обращении с пленными в этой части света не действует, так как мой словарный запас фраз на языке потенциального противника ограничивался, вынесенными из школьного курса «Лондон из кепитал оф ингленд» и «Май фемили из литл».

Сильно помог мне в этом деле один из английских «непротивленцев», что спасался в компании женщин и детей, а не пытался отстреливаться, как бравые джентльмены из хвостовых вагонеток. Поняв, что стрельбы больше не будет, этот господин, сухой, желчный мужчина лет сорока, на вид — типичный «Давид Розенбаум, бухгалтерский учет», путая русские и английские слова, иностранец принялся орать, что он является управляющим рудником, принадлежащим «Ост-Индийской компании», а я, и все, кто вместе со мной, принимал участие в подлом убийстве подданных его Величества, доброго короля Георга Пятого своего имени, будут посажены на кол, и у меня только одна возможность спасти свою никчемную жизнь — бросить оружие, встать на колени…

Очнулся я после щелчка бойка револьвера. Кому-то очень повезло, что я в суете забыл, что нужно перезарядить оружие.

Дамы оглушительно визжали, зажмурив глаза. Господин «бухгалтер», забавно собрав свои маленькие глазки «в кучу», не отрываясь смотрел на спаренные стволы огромного револьвера, упертые ему в лоб.

— Ну что, еще раз попробуем? — зловеще спросил я, делая вид, что все идет, как задумывалось.

— Ноу! Я быть послушный. — «управляющий» отшатнулся и присел, не отрывая глаз от оружия: — Я быть делать, что велеть!