Дядя Дрокс любил лесть, а потому наслаждался, когда деревенские называли его добросердечным за то, что он подобрал и растит сиротку. Каждый в деревне напоминал мне, что я должна быть ему и его семье благодарна. А я была благодарна, разве может быть по-другому? Только все же иногда мне очень хотелось найти своих родителей и посмотреть им в лицо. За что они меня бросили? Почему? Отцу, конечно, я в лицо явно не смогу ничего сказать – кто меня в королевство эльфов-то пустит? Разве что у границ постоять и вволю накричаться… А вот маму к стенке бы прижать, да высказать все, что я по поводу чувств ее материнских думаю!

Засыпая после утомительного дня, наполненного работой по дому, лекарскими заботами и уходом за скотиной, я каждый раз представляла, как еду в город – почему-то мне казалось, что мать у меня городская – нахожу свою родительницу и говорю, как она ошиблась, бросив ребенка, потому что дочь у нее… Вот на этом моменте мысли уходили в другую сторону: я представляла себя то великой волшебницей, обладающей древней эльфийской магией, то воительницей, спасающей мир, то, на худой конец, талантливым лекарем. Хотя последний вариант был наименее желаемым.

Я никогда не забывала, что не такая как все, и слабо представляла свою жизнь в деревне. Замуж меня вряд ли кто-то возьмет – кому нужны остроухие дети? Интерес определенного характера парни ко мне испытывали, каждому хотелось знать, отличаются ли эльфийки от остальных женщин. Именно из этих соображений такие как я уезжали в город, где могли очень неплохо зарабатывать в борделях, а если повезет, становились содержанками богатых аристократов или дельцов. А вот чтобы полукровка вышла замуж, нарожала детей и прожила спокойную жизнь обычной сабирийской женщины – я не слышала такого.

С другой стороны, мой кругозор был слишком узок, чтобы судить масштабно. Я слышала истории нашего самого знающего члена общины – бабы Зуси. Ей было много лет, по прикидкам деревенских – от ста до бесконечности, и она знала ответ на любой вопрос. К ней ходили за самыми разными советами: вывести пятно от ягоды на юбке, отвадить мужа от любовницы, научиться правильно торговать, копить деньги и даже рожать. Не уверена, но, возможно, были и такие, кто и за наукой о процессе зачатия захаживал. Так вот, Зуся авторитетно заявляла, что эльфийки не способны родить нормальных детей от человека – в таком союзе они больные, отсталые, а то и вовсе мертворожденные. Откуда у нее такая информация, она не говорила, как и не отвечала на вопрос, почему у чистокровного эльфа и человеческой женщины рождаются вполне здоровые метисы.

Я определенно считала себя нормальной. В зеркале я видела изящную девушку с длинными, гладкими как шелк золотистыми волосами, огромными зелеными глазами и пухлыми губами. Аккуратно заостренные ушки придавали образу некое лукавство и живость, вовсе не портя. Я не была самой красивой в деревне, у нас было много привлекательных взору представительниц женского пола. От остальных меня отличала некоторая кукольность образа, которую я ненавидела в себе, и которая порой вводила окружающих в заблуждение. Так, на рынке, когда я помогала дяде торговать тыквами, каждый норовил облапошить «невинного ягнёнка». Именно так я выглядела, когда надевали чепец и прятала свою пикантную особенность в виде эльфийский ушных раковин. Как же удивлялись покупатели, когда я, не уступая ни монеты, умудрялась продать клиенту вместо одной тыквы целых три, не давая себя запутать. Те, кто меня знал, и кого не мог обмануть мой чепец, называли «злобный эльф» или «эльфийский барыга».

Друзей в деревне у меня было немного. Я ни с кем не ссорилась, поддерживая нормальные отношения со всеми от мала до велика, но близко долгое время не общалась ни с кем. Со сверстницами своими, у которых на уме были одни женихи, я не сходилась, так как не было общих тем для разговоров. Я могла их выслушать, поохать, когда они выплескивали свои сердечные переживания, но ничем подобным в ответ поделиться не могла. Толку мне было влюбляться, если замуж меня все равно никто не возьмет? С парнями я тоже особо не дружила, по крайне мере, с того времени как у меня выросла грудь. Лет до двенадцати я гоняла вместе с пацанвой по деревне, распугивая домашнюю птицу и воруя яблоки из чужих садов. А в один прекрасный день, когда мы мутузили друг друга в грязи, пытаясь поделить ворованный с чьей-то кухни каравай с маком, Дин Вильс засунул мне руку под юбку, ухватил за бедро и заорал:

– Ребята, нету у нее хвоста!

Я опешила, услышав, как мальчишки рвутся ко мне, чтобы проверить слова Дина. Очнувшись от секундного ступора, начала раздавать тумаки. Била молча, стиснув зубы и не разбирая. Услышав вой кого-то из мальчишек, немного успокоилась, но до конца не отпустило. Очень хотелось плакать, но я сдержалась. На том и строился мой авторитет у подрастающего мужского пола Вершков, что я не какая-то плакса и могу за себя постоять. Позже, убежав в сарай и зарывшись в сено рядом с моей настоящей подружкой – козой по имени Маруся, я дала волю слезам. Маруся тоже была не такая как все – у нее вырос только один рог, при этом большой саблевидный, как у козлов. Что случилось с этой особью, не известно, но я чувствовала с ней какой-то духовное родство. Впрочем, саму Марусю факт ее эксклюзивности нисколечко не волновал: до тех пор, пока у нее было достаточно еды, жизнь ее вполне устраивала.

Единственный парень из моих друзей детства, кто не искал у меня никаких "лишних конечностей" и был вполне искренен, это Гриня, полное имя которого звучало как Гринис Мойсер. В тот памятный вечер, когда я плакалась Марусе на свою несчастную жизнь, он пробрался в сарай и принес мне каравай. Целый. Точно такой, которые мы давеча пытались поделить. Разломив ароматный хлеб, Гриня протянул мне половину и принялся сосредоточено молча жевать.

– У Маруси молоко самое вкусное, – вдруг сказал мальчишка. – Даром что рог козлиный, молоко у нее самое ароматное в деревне. Мне мамка сказала, ее тетя Ларка угощала.