— Что должен — выплачу. Это целиком и полностью моя проблема, которая ВАС, дядюшка, ни в коем разе не касается, — припечатываю зарвавшегося родственничка. — Так что не стоит беспокоиться почём зря: похудеете ещё.

Мало мне кредиторов сомнительного происхождения, так ещё родня семью мою будет до нервного срыва доводить!

Недоумение Андрея Петровича плавно трансформируется в холодную ярость.

А я тем временем украдкой, одними уголками губ, улыбаюсь обрадованной матушке. И замечаю выглядывающую из кладовки на шум кухарку.

— Софья, будь так любезна, подай мне чаю — с дороги освежиться, — широко улыбаюсь, вспомнив просьбу Глеба. — И сухарей калёных прихвати — друг мой очень просил.

— Ты что себе позволяешь, щенок?! — вспыхивает дядюшка, приняв сухари на свой счёт. — Ни капли уважения к старшим родичам! Никак от своих дружков-охотников нахватался привычек дурных? Быстро же ты на ту дорожку, что и твой папаша скатился…

«Зубастая жила» вылетает из руки с такой скоростью, что со стороны видно лишь размытое пятно. Кольца оплетают буйного родственника так, что у него едва получается дышать.

Пасть якула покачивается прямо перед его посеревшим лицом, скаля острые зубы и сверкая глазищами.

— Я, конечно, понимаю, что даже родного брата способен любить не каждый, — говорю нарочито негромко, заставляя наглеца вслушиваться в каждое произносимое слово. — Это ваше личное дело. Но публично злословить о моём отце я не позволю никому!

Из горла родича вырывается сдавленный сип. А нечего было рот разевать в моём доме!

— Выбирайте, — слово падает на бестолковую дядину голову тяжёлой стальной гирей. — Приносите немедленные извинения всем здесь присутствующим или я вышвырну вас в ближайшее окно, не посмотрев ни на какие родственные связи.

Голова якула выразительно щёлкает зубами, заставляя родственник вздрогнуть. Интересуюсь насмешливо:

— Так каков будет ваш положительный ответ, Андрей Петрович, да простит меня Покровитель, Островский?

— Прошу простить… за высказанное вам неуважение, — натужно выдавливает из себя дядюшка, стараясь не смотреть в зубастую пасть. — Обещаю впредь… следить за своими словами тщательнее.

Чуть ослабляю хватку — и родственничек, по-прежнему опутанный кольцами хлыста, как колбаса шпагатом, плюхается на стоящий позади него стул.

— Мой отец погиб, спасая других, — чеканю я каждое слово. — Его смерть — пример того, как наш род защищает людей от любых опасностей, не щадя себя.

Дядя прерывисто вздыхает, явно имея иное мнение по этому вопросу. Но мне как-то плевать, что он там думает.

Потому продолжаю:

— Если не желаете соответствовать — не позорьте тех, кто взял на себя этот долг. Иначе я лично лишу вас права носить фамилию Островский.

Путы исчезают с тела шокированного моими словами родича. Который, похоже, всерьёз думал запугать меня суровым тоном и поучительными нотациями. Ну и кто кого в итоге боится?

— Я не прошу вашего участия, — усаживаюсь за стол, не сводя глаз с перепуганного дядюшки. — Ни ваша протекция, ни ваш капитал меня не интересуют. Как видите, за себя постоять я сумею, а материальные проблемы решу в течение ближайшей пары недель.

Складываю руки перед собой, переплетая пальцы и ненавязчиво демонстрируя перстень. Скалюсь почти любезно:

— Так что можете искренне порадоваться за своего дорогого племянника. А теперь — прошу прощения, но мне нужно обсудить с семьёй наше совместное будущее. Не смею больше вас задерживать.

И лёгким жестом указываю направление.

Помятый и шокированный Андрей Петрович чуть быстрее, чем ему хотелось бы показать, выскакивает в холл. Слышно, как гремит вешалка, с которой он срывает шляпу, и стучит по полу трость.

Что, вот прямо так и уйдёт, даже не попрощавшись?

Но дядя возвращается, чтобы напоследок злобно протявкать из-за спасительной двери:

— Всего хорошего, Елена Львовна. Надеюсь, вам не придётся сожалеть о принятых решениях.

И сразу сбегает, громко хлопнув входной дверью.

С полминуты мы молчим, слушая доносящийся с улицы яростный топот. Затем раздаётся звук заводящегося двигателя и стук отпираемого на воротах поместья засова.

Переглядываемся с матушкой. Она облегчённо выдыхает. А затем, даёт волю слезам, бросившись мне на шею.

— Кирилл! Живой! Я так боялась, что больше тебя никогда не увижу! — всхлипывает она, сжимая в объятиях вместе со спинкой стула.

Ну неудобно же, мать!

Высвобождаюсь на секунду, поднимаюсь на ноги. И тоже обнимаю её, поглаживая по спине.