Меня куда–то везут, что–то делают, что–то в ухо шепчут. Укутывают одеялом, обмазывают чем–то вонючим, бинтуют и вертят мной, как хотят…

И вот я открываю глаза, распознав бревенчатый потолок в тусклом красном свете. Треск огня, запах травы. Мир и спокойствие. Лежу на кровати, укутанный пуховым одеялом.

Подаю сигнал конечностям, которые понемногу начинают шевелиться. Тело приобретает чувствительность, а сознание ясность.

Я в какой–то избе, за окном вечер и, кажется, идёт дождь.

— Ярослав, ну наконец–то! — Слышу писклявое. — Я уж дюжину раз готовился в плен к этой гадине попасть, юлил, как мог! И старшего припрятал!

Что ещё за гадина? — Встрепенулся я.

— А вот узнаешь! — Заявляет дух с претензией. — Но как я рад, как рад!

Хотел дальше вопросами пытать. Дверь заскрипела, и девушка незнакомая в плаще мокром вошла. Ведро с водой поставила, фыркнув себе под нос, плащ сняла, оказавшись в простом деревенском платье. Бойкая на вид, симпатичная, лет двадцать пять, русая коса толстая до пояса. Стала дрова в печку подкидывать, встав спиной ко мне в паре метров. Похоже, не заметила, что проснулся.

— Как же мне всё это надоело, — забурчала себе под нос. — Этим подай, тем принеси. Когда они уже утопают восвояси, жрать и так нечего. Ещё и этот… странный, несёт в бреду, нечисть разбери что.

Продрал горло.

Крестьянка аж взвизгнула, подскочив на месте.

— Давно я…? — Начал сипло, а та взяла и выскочила наружу прямо в платье под проливной дождь.

— Очнулся! — Раздалось снаружи визгливое.

Пока тяжело устраивался на кровати, принимая сидячее положение, на улице шла суета. А затем пришёл дедуля, представившийся старостой деревни, и бабуля, смахивающая на ведьму, которая меня, похоже, и лечила.

Быстро выяснилось, что пару недель я пролежал в этой избе, где меня и оставили тульские дружинники, чтоб местные выхаживали. А до этого еще и в телеге с туляками ехал столько же, судя по тому, что ноябрь на носу.

Ничего себе меня потрепало! Похоже, еще и лихорадило до кучи.

Про своих людей спрашиваю, эти руками разводят да вздыхают. Дают понять, что один я в их деревне. А смотрят с такими дикими глазами на меня всё это время, будто я им говорящая обезьяна.

Отпустил ситуацию, когда осознал, что всё ещё беспомощен. Сил в истощившемся теле кот наплакал. Еле ноги волочу, кормит девка с ложечки бульоном, руки у неё подрагивают. А ложка по зубам стучит. Помогает в туалет сходить, укладывает. А ещё дёргается от любого моего резкого движения. Смотрит ошалело на рубцы, которые украсили всё моё тело. Одни ещё красные и даже воспалённые, другие понемногу уменьшаются. Лекарша старая всё мажет мне спину какой–то вонючей зелёной дрянью на ночь. Старательно растирает и кряхтит. А ещё молчит, как партизанка.

Кто меня привёз, зачем? Почему я тут?

Спустя четыре дня стал уже наружу выходить, прогуливаться с тросточкой, пребывая порой в своих гнетущих мыслях. Обстановка располагает. Деревня из пяти изб на берегу озерка стоит, лес вокруг сплошной, уходящий на холмы, полностью её изолирует. Жителей пара дюжин, почти все в лесу пропадают до заката. Как–то всё здесь диковато, первозданно. Стоит предположить, что это поселение отшельников или изгоев.

Я и сам себя каким–то изгоем чувствую. Брошенным, оставленным. Никому не нужным. Просто не у дел. Что с войной? Где наше войско? Но мучает больше, как теперь в своей деревне показаться и сказать семьям, что мужчин, уходивших со мной, больше нет. Что не уберёг их… А сам вот живой.

Но деваться некуда. Здесь тоже оставаться нельзя.

Попытался в очередной раз расспросить, где я вообще нахожусь и как далеко до войска Вячеслава и ростовской осаждённой крепости. Все плечами пожимают, как умственно отсталые молчат на любые умные вопросы. Вообще не разговорчивые крестьяне попались. Каждое слово вытягивать приходится.

В путь собрался через восемь дней, как только почуял силы в ногах и решимость в душе. Хотел утром отправиться через лес по единственной кривой и извилистой дорожке. Но дед сказал пришиблено, что нужно ещё пару дней подождать. Несмотря на то, что он ничего толком не объяснил, я согласился погостить ещё.

Вскоре понял, в чём подвох.

В последнюю ночь примчали два десятка тульских всадников! Ворвались, всю деревеньку всполошив.

Похоже, местные отправляли гонца доложить о моём выздоровлении, а затем тянули время, чтобы подоспели эти. Хотя, судя по возгласам крестьянки ещё когда очнулся, они обосновались где–то неподалёку и эксплуатировали жителей.

Что ж, сюрприз удался. Худощавая, кареглазая женщина со смольно–чёрным каре ворвалась в избу, чуть дверь с ноги не выбив.

Магичка–огневичка Чернава собственной персоной решила меня проведать!!

Она ж с тульским князем тёрлась и вынюхивала по округе в прошлую нашу встречу. Ничего себе честь. Снова дух древесный затрясся, да и меня невольно потянуло дрожать. Хотя спрашивается чего бояться, который раз я смирился со смертью. Пугать меня нечем.

— Дверь закрой с той стороны! — Рявкнула женщина пропитым голосом кому–то, не отрывая от меня ошалелых глаз.

Бахнуло тут же дверью, аж с косяка труха посыпалась.

На кровати сижу в простой сорочке, глядя на неё вопросительно. Она стоит в мантии серебристо–бардовой с пышным воротом из чёрного меха и с посохом засаленным, в упор меня с ног до головы рассматривает.