Я положил свою руку на её плечо, ощущая, как она вздрогнула от моего прикосновения. Она не отстранилась,и не ушла. Спустя пару мнгновений, как бы раздумывая что делать, Амелия, наоборот, закрыла глаза, и её рука сама потянулась ко мне. Это было как будто нечто большее, чем просто чувство утешения. Это было, как будто весь мир разом замолк, оставив только нас двоих.

Я осторожно потянул её в свои объятия, не зная, как правильно это сделать, как не нарушить её хрупкий мир, но не желая отпускать. Она не сопротивлялась. Её тело, казалось, теряло все силы, и она полностью позволила себе отдаться чувствам. Я ощущал её дрожь, её горе её боль — всё это было в этом молчаливом объятии.

— Я… — она попыталась сказать что-то, но слова снова не выходили. Вместо этого она прижалась ко мне ещё крепче, скрывая своё лицо в моём плече. И я понял, что она не нуждалась в словах, она нуждалась в поддержке, в простом присутствии.

Я просто держал её, не зная, как помочь, но позволяя ей почувствовать хотя бы какое-то облегчение. И в этот момент, когда она, казалось, немного успокоилась, её руки обвили мою спину, и я почувствовал, как её тело расслабляется.

Мы просидели так минуты три. Амелия выпрямилась, вытерла слёзы и сказала:

— Простите, господин… — её голос был едва слышен, будто ветер уносил слова, прежде чем они достигали моего слуха. Она отвела взгляд, её глаза, покрасневшие от слёз, опустились к земле, словно не смели встретиться с моими.

Я покачал головой, чувствуя странное тепло, смешанное с лёгкой грустью.

— Тебе не за что извиняться, Амелия, — тихо сказал я, стараясь вложить в голос как можно больше мягкости.

Она выдохнула, будто мои слова были разрешением — избавлением от какого-то внутреннего бремени. На мгновение между нами повисла тишина, только шелест листвы напоминал о мире вокруг. Я смотрел на неё, пытаясь понять, как такая хрупкая девушка смогла пережить столько боли.

— Иногда, кажется, что жизнь несправедлива, — произнёс я, почти не думая, словно говорил больше самому себе.

Амелия подняла на меня глаза. В её взгляде смешались усталость и горечь.

— Она всегда несправедлива, господин, — ответила она неожиданно твёрдо, но тут же осеклась, будто испугалась своей смелости.

Я почувствовал, как уголки моих губ дрогнули в лёгкой, едва заметной улыбке.

— Это правда. Но, знаешь, несправедливость ещё не конец. Каждый человек, вне зависимости от происхождения способен всё поменять. Я слышал про одного человека… Купец, который поднялся с самого дна, обеспечив себе и своей семье безбедную жизнь, а потом он погиб… Потому что перешёл дорогу не тому человеку…

Её глаза вновь наполнились слезами, но на этот раз не от горя, а от чего-то другого — может, от надежды, или, по крайней мере, от попытки её найти.

— Спасибо, господин, — прошептала она. — Вы... Вы очень добры.

Я отвёл взгляд, чувствуя, как её слова оставляют во мне странный след. Добрый? Я? Возможно. Но в тот момент мне просто хотелось, чтобы её боль уменьшилась хоть на йоту.

Это было довольно неожиданно. В своей прошлой жизни я, наверное, был самым бесчувственным человеком на свете. Лишь любовь к родным заставляла меня испытывать какие-то эмоции. А здесь я действительно почувствовал себя более комфортно.

— Ты сильная, Амелия, — сказал я наконец. — Я в это верю…

Она покачала головой, и на её лице мелькнула тень улыбки, совсем лёгкая, как солнечный луч сквозь густые облака.

— Я не сильная, господин. Я просто привыкла терпеть.

Эти слова отозвались во мне эхом. Привычка терпеть. Как много в них было горечи и правды.

— Если что-то когда-нибудь станет невыносимым, знай, что ты можешь прийти ко мне, — неожиданно для самого себя сказал я.

Её глаза расширились, и на мгновение она выглядела совсем потерянной.

— Вы... Это не положено, господин.

— Бывают моменты, когда правила можно забыть, — ответил я. — И отбросим эти формальности, будем друзьями?

Она неловко посмеялась, и слегка покраснев согласилась.

Мы ещё немного посидели, не говоря ни слова. Листья шептались на ветру, ночные тени вытягивались, пряча под собой сад. Я чувствовал её присутствие рядом — маленький огонёк тепла в холодной ночи.

— Уже поздно, — наконец произнёс я, поднимаясь. — Тебе стоит отдохнуть.

Она встала следом, немного неуверенно, как будто не знала, как вести себя.

— Спасибо, господин, — снова сказала она.

Я кивнул, не зная, что ответить, и мы вместе отправились внутрь. Её шаги были тихими, почти незаметными, как и её присутствие. Но внутри я знал, что этот разговор изменил что-то в нас обоих.

Мы шли молча, и тишина между нами ощущалась странно лёгкой, как будто не было необходимости говорить. Я краем глаза смотрел на Амелию. Её профиль казался одновременно хрупким и твёрдым, как у человека, привыкшего нести на себе тяжёлую ношу, но не склонного жаловаться.