Но во всём этом помрачении, наполненном фантомными запахами гари, грохотом и криками, у меня оставалась надёжная опора. Островок безопасности посреди бушующего моря кошмаров.

Бережные объятия, родной утешающий голос, прохладные пальцы, стирающие слёзы со щёк и подающие тёплое, пахнувшее травами питьё. В короткие моменты просветления я всё пыталась отправить Райли отдыхать: он сам ещё не поправился до конца, ну куда ему… А спустя немного времени сама же звала его, как перепуганный ребёнок зовёт родителей. И ни разу не получала в ответ на зов пустоту.

Позже мне сказали, что в горячке я провалялась вечер и ночь, и лишь под утро наконец забылась глубоким сном. Для меня же моментом, когда вернулось ясное осознание происходящего, стало пробуждение от упавшего на лицо солнечного луча. Я поморщилась, шевельнулась, отодвигаясь, и разлепила глаза. Скользнула взглядом по светлой, какой-то очень девичьей, но совершенно незнакомой мне комнате, и поняла, что слышу доносящиеся из-за полуоткрытой двери приглушённые голоса.

— Леди Каннингем ещё не проснулась.

— Понимаю, но всё же хочу посмотреть, как она.

— Этельберт запретил её тревожить.

— Я не потревожу… Проклятие, это мой дом! Почему я не могу войти?

— Потому что это может дурно сказаться на здоровье леди Каннингем.

Как характерно для них обоих. Я с трудом растянула губы в улыбке — сковывавшая меня слабость была настолько велика, что даже это потребовало усилий. Прикрыла глаза: всё хорошо, я в безопасности. И тут за дверью послышался новый голос.

— Доброе утро, если оно доброе. Как больная?

— Спит.

Последовала заминка, и, судя по звуку, дверь всё-таки открылась. Я услышала шаги, а затем бормотание:

— Насколько было бы проще с обычной раной! Там хотя бы знаешь…

И заставила себя посмотреть на подошедшего к кровати Этельберта.

— Доброе утро.

Не голос, а шелест. Что со мной вообще такое? Будто умирающая…

Страх от внезапно пришедшей мысли придал сил, и я прошептала следующую фразу:

— Доктор, что со мной?

Этельберт со вздохом присел на край кровати и коротко коснулся моего лба, оценивая температуру.

— Нервы, леди Каннингем. Вы мужественная молодая женщина, но всё-таки женщина.

Он достал из нагрудного кармана часы на цепочке, взял меня за руку и принялся считать пульс. А когда закончил, я по-глупому спросила:

— Я же поправлюсь?

Хмурое лицо Этельберта разрезала улыбка.

— Конечно. Только соблюдайте полный покой хотя бы ближайшие три дня. Никаких волнений и неприятных разговоров. И от тревожных мыслей тоже постарайтесь воздержаться.

Тревожные мысли? Колдшир!

Я встрепенулась, попыталась привстать и без сил рухнула обратно на подушку.

— Именно это я и имел в виду, — со вздохом констатировал Этельберт. Поднялся с кровати, оценивающе посмотрел на меня сверху вниз и позвал: — Господин Райли!

Дверь открылась мгновенно, и буквально в два шага Райли оказался рядом со мной. Левая рука у него по-прежнему была в бандаже, на лице лежала тень тревоги и бессонной ночи. Но стоило нам встретиться взглядами, как она исчезла, рассеянная светом молчаливой, но глубокой радости.

— Леди Каннингем значительно лучше, — сообщил ему Этельберт. — Однако, чтобы не случился откат, ей необходимы покой и отсутствие поводов для волнений. Поэтому… — Он перевёл взгляд с Райли на меня и обратно. — Разрешаю осторожно ввести больную в курс последних новостей: неизвестность спровоцирует лишнюю тревогу. Что до визитов…

Тут он покосился на дверь, и я подумала, что за ней почти наверняка до сих пор маринуется Эйнсли.

— То пусть они будут короткими и только тех, кого леди Каннингем приятно видеть. Хотя бы ближайшие три дня.

Последняя фраза прозвучала как заклинание: похоже, Этельберт сильно сомневался, что я выдержу даже это время.

— Хорошо, — склонил голову Райли.

Врач кивнул мне:

— Поправляйтесь. — И покинул комнату.

А я шевельнула рукой, приглашая Райли сесть, и выдохнула:

— Рассказывай! Что с Колдширом?

Райли медленно опустился на кровать. Судя по его лицу, если бы не разрешение Этельберта, он бы ничегошеньки мне пока не рассказывал.