Шрифт:
— Ох и красота же тут у вас, Ефим! Вид… прямо душа воспаряет! — признался Юрий казаку.
— Ото ж! Дед с батей, когда сюда со станицей переехали, сами это место выбрали. За красоту и раздолье! — с довольством похвалой признал казак.
Плещеев постоял, дыша полной грудью. Даже прижмурился от удовольствия и приподнял руки. А потом… Сам от себя не ожидая:
На горе стоял казак… Он Богу молился. За свободу, за народ — Низко поклонился!Голос его, звучащий сначала тихо, почти шепотом, набирал силы и… Присоединился звонко Никита. Потом вплелись еще голоса. Только они все отступали чуть назад, давая возможность вести Плещееву. Может, полагали, что тот знает что-то другое, более полное?
А еще просил казак Правды для народа. Будет Правда у людей — Будет и свобода!Плещеев, сам того не желая, начал приплясывать на месте — просто не смог удержаться! Чуть повернул голову, увидел здесь уже и стариков, и других казаков. Дед-казначей тоже не смог устоять на месте, притопывал ногой, взмахивая руками.
За друзей просил казак, Чтобы на чужбине Стороной их обошли Алчность и гордыня!Мотив понемногу ускорялся, пение переходило в речитатив. Только на припеве в полный голос шло многоголосие.
— Ших! — вылетела шашка из ножен у одного казака, — Фьють, фьють, фьють…
«Вот это фланкировка! Чистый пропеллер! Клинка даже не видно — только поблескивает изредка на солнце!».
К первому присоединился другой, потом не удержался и Ефим.
— Ф-ф-ф-ы-ы-ы-р! — пела взлетевшим голубем одна шашка.
— Ш-ш-ш-ш…, - выговаривала другая.
— Ших-ших-ших! Фы-ы-р-р! — выругалась на перехвате третья.
Чтобы жены дождались И отца, и деды Тех, кто ищет Правду-мать Да по белу свету!От дома смотрели на выступление казачки: полусгорбленная старуха, молодайка и эта — красавица-девчонка. Казачья молитва — песня не короткая, а потому, когда они закончили петь, от казаков — «пар валил» и пот катился по лицам.
— Любо! — каркнул дед-казначей.
— Любо! Любо! — подхватили и другие.
Ефим, в порыве, схватил Плещеева за плечи, всмотрелся в его лицо, как в первый раз, и, не сдержав эмоций, крепко обнял.
Не сразу отошли казаки от возбуждения и взбудораженности от песни и танца. Один из казачков, пребывая в некотором ошеломлении, сказал:
— Ишь ты, как выходит! Значится, и среди благородий душевные люди бывают?
На него зашикали с разных сторон, а Ефим предложил перекурить это дело. Табак у казаков был добрый — душистый, мягкий.
— То так! — согласился с похвалой табаку Ефим, — Даже у турки проклятущего что-то хорошее есть. Вот — тютюн добрый!
На втором заходе за стол казаки пили уже размерено, нечасто. А вот на угощение налегали изрядно. Разговоры разговаривали. Ефим рассказал, похоже, уже в который раз, как случилось то самое, последнее нападение, да как они отбивались, уже не чуя остаться в живых. И как их всех выручил отчаянный корнет, смутив в очередной раз Плещеева. Казаки кивали, хвалили удаль и доблесть гусара.
Потом все дружно осматривали оружия Юрия, которое так выручило их всех. Цокали языками, досадовали, что очень уж дорого оно выйдет, если каждому такое справлять. Потом старики, испив чаю, засобирались по домам. Ушли и почти все остальные.
— Вы, ваше благородие, оставайтесь-ка у нас ночевать. Чего вам домой-то ехать? Хозяйства у вас нет, скотину обихаживать не нужно. Дети по лавкам, опять же, не сидят, есть-пить не просят! — предложил дед Ефима, — Да и Некрас немного сомлел. Оставайтесь, ваш-бродь…
К приглашению присоединился и Ефим:
— Некраса сейчас спать уложим. А сами еще посидим, песни попоем!
Дед глянул искоса на казака:
— Токмо с вином — не шибко-то!
— Не… если только разок-другой, по маленькой! — заверил главу дома Ефим.
Когда на веранде остались Плещеев, Ефим, все тот же Никита, за уголок стола присели и молодуха с девкой-красавицей.
— То сеструха моя, Анька! — познакомил Юрия с казачками Ефим, — А это — Глаша, вдова моего брательника старшего. У нас, вишь, как… Когда много чужих за столом, женщины не садятся. Только ежели свои, тогда — да.