«Уважаемый К., — писал он, сопя от усердия, — касательно нашего соглашения по задержанному В. Возникли непредвиденные сложности высшего порядка. Ректор лично прибыла с требованием освободить его и упомянула вмешательство самого архимагистра В., приближённого к императорскому двору. В таких обстоятельствах наши договорённости требуют существенного пересмотра ввиду возросших рисков. Прошу утроить первоначальную сумму и обеспечить гарантии защиты со стороны высших чинов. В противном случае вынужден буду пересмотреть приоритеты…»

Дописав послание, Грушин удовлетворённо хмыкнул. Капелька пота скатилась по его виску и потерялась в складке щеки.

— И кстати о высших чинах, — пробормотал он и достал из потайного ящика стопку денег.

Пухлые пальцы ловко отсчитали круглую сумму и аккуратно упаковали в конверт.

«Полковник Савватеев должен знать, что его помощь ценится, — в мыслях усмехнулся майор. — Без его прикрытия все мои художества давно бы уже вылезли наружу.»

Он похлопал по конверту. Затем налил полстакана дешёвого бренди и залпом выпил.

«Так и живём, — резюмировал он, утирая рот рукавом. — Кому — турниры и слава, а кому — служба верой и правдой. Жизнь кладу ради Империи. И ведь не ценят даже. Всё самому приходиться. Если сам себя ценить и уважать не будешь, то остальные, вообще, заплюют. А ещё, просто обожаю свою работу. Спасибо папашке, пригрел местечко.»

Ещё один стакан Бренди. Как же приятно тот растекался по жилам, вселяя уверенность и притупляя тревогу. Архимагистр Воронцов? Сам императорский советник? Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы понять — это просто блеф взбалмошной бабы-ректора. Чтобы такие шишки, как Воронцов, интересовались курсантами-неофитами из третьесортных академий? Ага, конечно.

Майор снова наполнил стакан. Настроение улучшалось с каждым глотком…

* * *

Тюремные часы тянулись уныло. Судя по солнечному свету, сейчас около пяти вечера.

Рука болела чуточку меньше — немного подлечил её, но визуально всё осталось прежним.

Скрип двери нарушил монотонность дня. Слышу знакомые торопливые шаги и приподнимаюсь на шконке.

— Саша! Сашенька! Внучочек! — раздался дрожащий от волнения и слёз голос.

Бабулька остановилась у моей камерой в сопровождении конвоира. Волосы под темно-зеленым платком, глаза покраснели от слёз, а старческие пальцы, сжимающие не менее старую сумку, дрожат.

— Господи, что они с тобой сделали?! — она ахнула, увидев моё опухшее лицо и руку.

Подхожу к решётке. Её пальцы тут же потянулись ко мне, касаясь щеки с осторожностью, на которую способны только матери и бабушки.

— Всё в порядке, бабуль, — улыбаюсь ей, да пободрее, чтобы не переживала. — Небольшая потасовка с сокамерниками, ничего страшного.

— Сашенька, я только утром узнала… Мне сообщили, что ты под следствием, что тебя обвиняют в…

— Это недоразумение, — перебиваю, не желая, чтобы она произносила слово «поджог». — Всё прояснится, вот увидишь. Лучше скажи, ты как? И где будешь жить?

— У Лидии Петровны, — она вытерла глаза краешком платка. — Ректор прислала записку, предложила комнаты в общежитии Академии… Но что молодежь стеснять.

Непросто ей сейчас. Потеря дома, лавки, всех семейных реликвий и воспоминаний — такое бьёт сильнее, чем физическая боль. И теперь ещё единственный внук за решёткой, с разбитым лицом.

— Всё наладится, бабуль, — беру её за руку. — Мы восстановим лавку, обещаю. Может, даже лучше прежней будет.

— Какая лавка, Сашенька, — она покачала головой. — Главное, чтобы ты был в порядке, чтобы тебя не… не…

Она не смогла закончить фразу. Может боялась, может не хотела накаркать. Старики часто верят во всякое. Но одно понятно — даже сейчас, потеряв всё материальное, эта удивительная старушка нисколько не сомневалась в моей невиновности. Странное чувство зашевелилось в груди — что-то похожее на стыд. Я не её настоящий внук, я ведь чужак, занявший тело её Сашки. И всё же её родственная любовь трогала меня до глубины души. Любовь за то, что ты просто есть, без всяких условий.

— Извините, — раздался строгий женский голос.

Мы с бабулей обернулись. В коридоре показалась следователь Елагина.

— Вера Николаевна, — обратилась она к бабушке. — Я следователь Елагина, веду дело вашего внука.

Бабуля выпрямилась, в глазах мелькнула сталь — отголосок того дворянского достоинства, которое не смогли вытравить ни годы бедности, ни превратности судьбы.

— Меня уже допрашивали утром, — произнесла она неожиданно жёстко. — Я сказала всё, что знаю. Мой внук не имеет отношения к пожару.