— И чтобы испытать судьбу, мы сразу полезли к одной из самых опасных Владычиц? — Малина скривила губы, но в её голосе уже не было сарказма, только холодная констатация факта.

Дворец Владычицы Скорби возвышался перед ними — черный, как ночь без звёзд, с башнями, увенчанными остриями, на которых висели окаменевшие в страданиях призраки. Дверь, массивная и покрытая рунами, казалась последним рубежом перед настоящим кошмаром.

Борис остановился и посмотрел на Василия.

— У нас нет четкого плана.

Василий задержал взгляд на двери, потом на своих руках — уже не совсем человеческих, но и не демонических до конца.

— Планы — для тех, кто может позволить себе ждать, — сказал он и толкнул дверь. — Мы же меняем правила.

Дверь со скрипом поддалась, открывая темноту, которая, казалось, ждала их миллионы лет.

И они шагнули внутрь.

Дворец Люциллы был воплощением извращённой эстетики. Стены, выточенные из чёрного обсидиана, отражали свет тысяч блуждающих огней, застывших в воздухе, словно пойманные в ловушку души. Пол, выложенный мозаикой из костей, скрипел под ногами, а с потолка свисали живые люстры – демонические существа с вырванными позвоночниками, из которых лился мертвенный свет.

По мере продвижения вглубь дворца, воздух становился гуще, пропитанный сладковатым запахом разложения и дорогих духов. Вдоль коридоров стояли статуи, застывшие в мучительных позах – некогда живые существа, превращённые в камень собственными страхами.

Кто-то когда-то говорил, что дом — это крепость. Для Люциллы же это галерея ужасов. И они вошли в её экспозицию.

Каждый шаг по коридорам дворца звучал как удар надгробной плиты.

И вот прозвучал радостный голос хозяйки:

— Асмодей... Как трогательно видеть тебя вновь. И в таком... жалком состоянии.

Голос Люциллы был звонким, как хрустальный бокал, наполненный кровью. Сладострастным, как первый оргазм после вечности одиночества. Он обвил каждого из них, как шёлковая верёвка, которая вот-вот затянется на горле.

Асмодей, стиснув зубы так, что едва не раскрошил эмаль, поднял голову, в его глазе метались молнии, которые даже здесь, в сердце Ада, говорили, что он может быть опасен.

— Люцилла. Где ты? — его голос стал ядовитым.

Ответ пришёл сразу же, как будто она уже ждала этого вопроса веками:

— Я жду тебя в своем тронном зале, мой павший принц. Вместе с твоими... компаньонами-игрушками.

Слово "игрушками" она произнесла так, будто хотела смаковать каждый слог, будто пробовала его на вкус, прежде чем проглотить.

С каждым шагом внутрь дворца Адвокатов дьявола окружали видения — не просто картины, а плотная, живая реальность, созданная силой Люциллы. Она знала, как играть с разумом. Она была мастером этой игры.

Василий видел себя старым, одиноким, лежащим на полу, забытым всеми, даже самим временем. Его тело было покрыто ранами, а в глазах — только пустота. Никто не пришёл. Даже смерть не взяла его. Просто оставила гнить.

Борис, обычно невозмутимый и дерзкий, оказался заперт в клетке, маленькой и холодной, где его лишили всего — свободы, формы, голоса. Он мяукал, просил, царапал решётку. Но никто не слышал. Он был ничем.

Малина и Серафина тоже столкнулись со своими страхами лицом к лицу: Малина — с собственной беспомощностью, когда её крылья оказались сломаны, а магия — истощена. Серафина — с зеркалом, в котором отражалась женщина, которую она ненавидела больше всех на свете… потому что это была она сама.

Но они шли вперёд.

Не потому что были героями.

А потому что хотели стать сильнее.

И потому что если остановиться — страх станет хозяином их тел.

Тронный зал открылся перед ними во всей своей ужасающей красоте. Огромное пространство, увенчанное куполом, сплетённым из переплетённых тел — живых? Мёртвых? Кто знает. В центре возвышался трон — не из золота, не из алмазов, а из скрученных душ. Они стонали, плакали, просили, но не могли двигаться.

И на нём восседала она — Владычица Скорби Люцилла.

Её красота была противоестественной, как идеал, доведённый до безумия. Длинные серебристые волосы струились по плечам, как жидкий металл, будто она могла ими задушить или искупать в блаженстве. Кожа отливала перламутром, словно у глубоководного существа, которое никогда не видело солнца, но знает, как убить одним легким движением.

Глаза — два бездонных озера расплавленного золота — смотрели на них с холодным интеллектом и безумием, перемешанными в коктейль, от которого хотелось сойти с ума.