Я опустился рядом, проверяя пульс. Слабый, но есть. Осторожно приподнял окровавленную ткань — входное отверстие небольшое, но выходного не видно. Пуля застряла внутри.

— Нужен целитель. Срочно.

Снаружи послышался шум моторов, визг тормозов. Через несколько секунд в дверях появились полицейские с оружием наготове.

— Всем оставаться на местах! — заорал сержант, но осёкся, увидев меня. — Боярин Платонов?

— Здесь есть раненые, — отрезал я. — Нужна неотложная медицинская помощь. Живо!

За полицейскими в корчму вошёл Трофимов. Окинул взглядом разгром, задержался на окровавленном Савельеве, перевёл взгляд на меня.

— Что здесь произошло, боярин?

Я поднялся, отряхивая колени. Разговор предстоял долгий и, подозреваю, не самый приятный для моих недоброжелателей, но сейчас главное — спасти людей.

Прибывшие с полицией медики работали быстро и профессионально. Савельева первым погрузили на носилки — его состояние внушало наибольшие опасения. Следом повели Михаила и Ярослава. Оба упирались, уверяя, что могут сами дойти до целителей, но я жёстко приказал не выпендриваться и подчиниться врачам.

— Евсей, проследи, чтобы их доставили в лучшую лечебницу. И оставайся там — охраняй.

Парень кивнул и направился следом за медиками. В разгромленной корчме остались только я, Листратова, Трофимов и несколько полицейских, деловито обыскивавших прикованных к земле бандитов.

Анна Павловна сидела на уцелевшей лавке, механически отряхивая кровь с рукавов. Руки у неё дрожали — запоздалая реакция на пережитый стресс. Я присел рядом, стараясь говорить спокойно:

— Расскажите всё с самого начала. Как вы оказались здесь, что произошло?

Женщина глубоко вздохнула, собираясь с мыслями:

— После вашего отъезда мы с Никитой Васильевичем решили не терять времени. Отправились к беженцам — не к самим воротам, а чуть в стороне, где их лагерь. Начали осторожно, через одного старика, который торгует там всякой мелочью. Сказали ему, что есть возможность переехать в безопасное место…

Она замолчала, вспоминая.

— Сначала всё шло хорошо. Люди заинтересовались, стали подходить, расспрашивать. Мы объясняли условия — честный труд в обмен на защиту и кров. Многие готовы были хоть сейчас ехать. Но потом…

— Потом появились эти? — я кивнул на пленных.

— Нет, сначала другие. Трое мужчин, не из беженцев — слишком хорошо одеты, сытые. Начали кричать, что мы обманщики, что везём людей в рабство. Пытались настроить беженцев против нас. Никита Васильевич попробовал с ними поговорить, объяснить… Они его за грудки схватили, начали угрожать.

Листратова сжала кулаки, костяшки побелели.

— Михаил с Ярославом вмешались, оттеснили их. Те ушли, но пообещали вернуться. Мы решили перебраться сюда, в корчму — всё равно здание пустует. Не прошло и получаса, как явились эти… с оружием.

— И сразу открыли огонь?

— Сначала потребовали выйти. Крикнули, что они из миграционной службы, проводят проверку. Никита Васильевич вышел к дверям поговорить… Они его обстреляли. Чудом не попали. Михаил тут же затащил его в здание. Потом те все вместе по нам стреляли

Она всхлипнула и добавила:

— Смешно, да? Пока Никита Васильевич там на виду стоял, в него никто не попал, а как спрятался здесь со мной, его ранили…

Я поднялся, чувствуя, как внутри закипает ярость. Стоп. Нужно сохранять хладнокровие.

— Кстати, о миграционной службе, — я повернулся к Трофимову. — У одного из этих героев действительно нашлись корочки. Думаю, стоит проверить остальных.

Владимир Сергеевич кивнул полицейским. Те принялись обыскивать пленных основательнее. Вскоре на свет появились ещё четыре удостоверения — все настоящие, все из миграционного приказа.

— Возможно, это просто недоразумение, — осторожно заметил Трофимов. — Превышение полномочий при исполнении…

Я медленно повернулся к нему. Наверное, что-то в моём взгляде заставило его осечься. Говорить нужно было спокойно, размеренно. Но каждое слово должно бить как молот.

— Недоразумение? — голос прозвучал тише обычного, и от этого, кажется, стал только страшнее. — Десять вооружённых людей устраивают засаду на гражданских лиц. Открывают огонь на поражение. И это — недоразумение?

Я сделал шаг к нему:

— Хотите сказать, стража на воротах не слышала стрельбы? Сколько отсюда до города — девятьсот метров? Семьсот? Автоматные очереди разносятся на километры. Или им приказали «не слышать»?

Трофимов молчал, но по его лицу было видно — он понимает, к чему я клоню.