— Ложь! — выкрикнула одна из женщин, та самая в домашнем халате. — Федя никогда бы… Он был благородным человеком!

— Ваш муж лично признался, что знал обо всём и считает жизни простолюдинов ничего не стоящими, — отрезал я. — Прямо здесь, на этом крыльце, за минуту до смерти.

— Даже если это правда, — вмешалась жена Михаила, прижимая к себе сына, — какое вы имели право вламываться в наш дом? Убивать членов нашей семьи? Есть закон, есть суд!

Я усмехнулся. Наивность аристократов не переставала удивлять.

— Боюсь, что ваш клан перешел черту, за которой обычное обращение в суд уже не действует, — спокойно проговорил я. — Ваша семья десятилетиями покупала судей и чиновников. Что же касается закона, то можете считать меня его карающим мечом.

— Вы ответите за это! — юноша сделал шаг вперёд, сжимая кулаки. — Князь узнает! Вас повесят на главной площади!

— Проверьте Эфирнет, — предложил я спокойно. — Прямо сейчас.

Они переглянулись. Жена Афанасия первой достала из кармана магофон — дорогую модель с перламутровым корпусом. Её пальцы дрожали, когда она активировала устройство. Остальные последовали её примеру.

Я уже знал, что именно они там увидят: официальное заявление княжеской канцелярии о раскрытии преступной схемы, информацию о массовых убийствах

Тишина повисла над двором. Я видел, как их лица меняются по мере чтения. Недоверие сменялось шоком, шок — ужасом. Жена Никона выронила магофон, и он с грохотом упал на камни.

— Это… это правда, — прошептала она. — Имена… Там все их имена…

— И в Пульсе то же самое, — добавила одна из девочек-подростков, не отрывая взгляда от экрана. — Везде… Все об этом говорят…

Жена Афанасия медленно подняла глаза на меня. В них больше не было прежней уверенности.

— Князь знал, — констатировала она. — Это не могло произойти без его ведома.

Я никак не отреагировал, но несложно было догадаться, что подобная акция была санкционирована Оболенским.

— Теперь вы понимаете. Это не просто моя личная месть.

Повисла тяжёлая пауза.

Наконец, старшая из женщин снова заговорила:

— Что… что будет с нами? Вы собираетесь убить и нас тоже?

В её словах теперь звучал даже не страх, а обречённость. Она, как самая мудрая и опытная из рода уже поняла, что это было не убийство, а казнь. От неё не укрылась и тишина вокруг поместья, и отсутствие полиции и гвардии.

И так же ей было понятно, что с точки зрения княжеской власти было бы удобно, чтобы род Уваровых просто исчез без следа. Это решило бы кучу проблем: с имуществом клана, с возможной кровной местью, с последующей судьбой выживших. Эта женщина понимала, что для всех за этими стенами, они были уже мертвы. И это бы всех устраивало.

Кроме меня. Я сделал глубокий вдох, собираясь с мыслями. Нужно было сыграть эту карту правильно.

— Есть только один способ для вас выйти отсюда живыми, — произнёс я жёстко. — Все вы, до единого, должны принести магическую клятву. Поклясться не мстить мне, не злоумышлять против меня и моих соратников. Ни действием, ни бездействием. Ни прямо, ни косвенно.

В толпе поднялся возмущённый ропот, переходящий в пронзительный гвалт. Требовать подобного у родственников убитых — жестоко, но это единственный способ сохранить им всем жизни.

В моей голове пронеслась горькая мысль. Эта клятва нужна была не столько для моей безопасности, сколько для их собственного выживания. Я слишком хорошо знал, как работает кровная месть. Сегодняшние дети через десять-пятнадцать лет придут за моей головой, движимые долгом чести и памятью об отцах.

Либо найдутся доброжелатели, которые подскажут, куда им надо направить свои усилия.

И мне придётся их убить. Всех до единого. Магическая клятва была единственным способом разорвать этот порочный круг.

Однако они не должны были знать о моих истинных мотивах. Пусть думают, что я забочусь только о собственной шкуре. Это давало мне рычаг давления — они не знали, что князь удовлетворился бы устранением только мужчин рода.

Не знали, что я не подниму на них руку даже в случае отказа. Если они выберут месть — что ж, это их право. Я дам им шанс уйти, а дальше… дальше будь что будет.

Некоторые черты не имеет права переступать даже император, если хочет оставаться человеком. Потому что обстоятельства переменчивы, но принципы — никогда.