Но ангел меня не слышал.

Во-первых, трибуны верещали, как сумасшедшие. А во-вторых, Уриэль был настолько поглощен своим общением с мячом, что казалось, позабыл обо всём на свете.

Мяч его любил — это сразу было видно.

Бывают такие игроки: мяч вьётся вокруг них, словно привязанный на резинку, и делает всё, что ему скажут.

Но это было там, на Земле, где мяч — это просто кожаный, надутый воздухом пузырь.

Чтобы кто-нибудь приручил местный мяч, я ещё не видел. Он катался по плечам Уриэля, прыгал по его белобрысой голове, отскакивал от груди, и… возвращался.

Зуб даю: в это время он мурлыкал от удовольствия.

И конечно же, случилось то, чего я боялся: игрок противников, под номером три, в стремительном броске перехватил мяч у ангела и припустил к нашим воротам. Двадцать метров. Десять…

Мефодий растопырился меж стоек, как морская звезда, перегородив щупальцами сетку напрочь.

Публика затаила дыхание.

Я замер на одной ноге…

Мяч вывернулся из-под ног тройки и полетел к трибунам.

Зрители ахнули, принялись ловить непокорный спортивный инвентарь… Тот, мстительно пропрыгав по головам десятка болельщиков, вновь приземлился на поле и показал всем язык.

Длинный и красный.

Больше всего в этот момент он напоминал ухмыляющийся арбуз.

По трибунам покатился дикий ржач.

— Лохи! — раздалось со всех сторон. — Мяч вас уделал.

— Неумехи! Неумехи!..

— Долбодятлы кривоногие!..

Я скрипнул зубами.

Правы болельщики.

Глупцы те, кто недооценивает коллективное бессознательное толпы. Оно выражает то, что обычно мы боимся высказывать вслух.

Уриэль посмотрел на меня и развёл руками.

Я отвернулся.

Почему не дают красную карточку за глупость? За излишнюю рисовку, за эгоизм?..

Впрочем, я был бы чемпионом по таким карточкам. Ну, может, не чемпионом, но в первой десятке — стопудово.

Почувствовав, что задыхаюсь, я прошел вдоль кромки поля и рухнул на скамейку рядом с Рупертом.

Тот был аж чёрный весь.

Не в прямом смысле.

Дракона, от макушки до пяток, затопила чёрная тоска…

— Чё такой мрачный, Руперт? — не то, чтобы я так уж хотел его подбодрить. Но и молчать, глядя на его рожу, сил не было.

— Уриэль долбоклюй. У нас был реальный шанс забить. Тарара был открыт. Он сам был в свободной зоне, мать его за ногу!

— Согласен.

Руперт посмотрел на меня с удивлением.

А потом заявил:

— Я тоже долбоклюй. Ты был прав, когда посадил меня на скамейку, тренер. Иногда полезно посмотреть на себя со стороны.

Я хотел ему что-нибудь сказать. Честно хотел. И даже открыл рот, но вместо этого заорал:

— Что вы творите, придурки?.. Разве этому я вас учил? — сорвавшись со скамьи, я бросился к полю, и чуть не переступил за бровку.

Мастер Скопик послал мне укоризненный взгляд.

Пальцем не погрозил — и на том спасибо.

Наш капитан сцепился с капитаном Законников — тоже горгонидом.

Это случилось в центре поля.

Я так понял, что законник что-то ляпнул, Гефест ответил, и понесла-а-ась…

Через тридцать секунд все, до одного, горгониды участвовали в свалке.

Скопик, побагровев, дул в свисток, зрители повскакали с мест и орали, размахивая руками, щупальцами и другими подходящими для размахивания конечностями.

А в это время Тарара…

Я не сразу понял, что он делает.

Казалось, маленький троглодит просто старается увернуться от накатывающего клубка из мутузящих друг друга рук, ног, оскаленных в яростном крике ртов и хлещущих во все стороны заплетённых в косички грив.

Но уклоняясь, он потихоньку, как бы ненавязчиво, подхватил мяч хвостом и погнал его к воротам законников.

Я затаил дыхание.

Не знаю, видел ли его манёвр кто-нибудь, кроме меня — болельщики, как и судья, с увлечением следили за дракой.

А в это время Тарара, докатив мяч до ворот, легонько так наподдал ему хвостом…

— ОДИН-ОДИН! — на пределе лёгких заорал я. — Тарара забил ГО-О-ОЛ! Ничья-а-а-а!