Одно он знал наверняка: она поплатится. И за отца, больного и увечного, и за усталую, озлившуюся мать. Пусть это недостаточная плата за страдания его семьи, но это что-то, а со временем он отомстит и беспощаднее. В конце концов, орденским братьям ведь положено карать еретиков. Особенно таких жестоких и прогнивших, как родившиеся в Линденау.

Из-за угла он наблюдал, как девка возвратилась и в недоумении осматривалась, как искала запропавшие куда-то краги, как втянула голову, поняв, что ей влетит за их потерю так же, как и за немытый пол. Как наконец решилась и взялась за щетку, обмакнув ее в ведро едва-едва, чтобы не прикоснуться пальцами…

Дочь проклятого комтурства здесь получала то, что заслужила, и он был собой доволен.

С не меньшим удовольствием он позже видел, как ругалась воспитательница Бринья и секла девчонку по и без того красным рукам.

Он предпочел бы делать это сам.

Серое, мутное и неказистое, небо казалось низким до того, что длинные вихрастые клубы дымки тумана с ним сливались, прятали вершины гор. Оттуда эта дымка скатывалась по ущельям, длинными клоками оползала и тянулась вниз; самый проворный из таких клоков лизал Орденский флаг краем белесой поволоки: тот набух и напитался влагой. Нечастые порывы ветра не могли заставить его развеваться, и он сыро щелкал, точно самая простая тряпка.

В такие дни толком не рассветало, света в замке было мало: и в полдень приходилось жечь светильники. Они казались блеклыми и неестественными, не способными прогнать рябящий полумрак; дрожь пламени лишь раздражала своей суетой.

Йерсена волоклась по коридору. Забинтованные руки ныли — и от щелока, и из-за хворостины. Ее так утомила отупляющая боль, что сил придать ей хоть какое-то значение уж не было. Она бездумно шевелила пальцами, не в силах прекратить; от этого боль делалась заметнее, но и сносить ее так было проще.

По вечерам, когда все затихали в детской спаленке, ей, как всегда без сна смотрящей в потолок, порою приходила мысль вот этими вот самыми зудящими руками взять подушку и тихонько ненавистного мальчишку придушить.

Он ей признался. И со спесью тряс перед лицом украденными крагами и заявлял, что девке из еретиков не будут верить, если она обвинит его, поэтому пусть не пытается. Ничто не помешало ему отхлестать ее перчатками по раскрасневшимся щекам, и убежать только тогда, когда глухое эхо донесло чьи-то шаги. Он напоследок заявил, что вот такая еретическая погань должна гнить на Полуострове или сидеть в темнице, где ждут казни те, кого оттуда привезли. И что он сделает все, чтобы она отвечала, как они.

За что ей отвечать, она так и не поняла.

Теперь же подходил к концу второй осенний месяц. Осталось два денька: сегодняшний да завтрашний — и вот уже начнет отсчитываться первая декада третьего. Она дохнет на лужи серебром несмелого и ломкого ледка, сожрет и растворит немногие еще не потерявшиеся краски; останутся лишь ветки, скалы и туманы — армия нечетких силуэтов в светлой пелене, ведомая своим извечным господином — Повелителем Туманных Троп. Вступало в силу его время.

Йерсена попривыкла шнырять меж людей, и шла теперь в общем потоке ловко, хоть и не спешила — не хотелось ей. Ее ждала лишь новая работа, от какой сильнее разболятся руки, и отсрочка — пусть и крошечная — ободряла.

Вдруг показалось, что идущий мимо рыцарь ей особенно знаком — она теперь уже запоминала лица, и, порою, имена. В сумраке пасмурного дня все они делались похожими как братья-близнецы, но только этот чем-то зацепил внимание.

Пока она присматривалась, он небрежно мазнул взглядом и пошел уж было дальше, но вдруг задержался, пригляделся. Ей стало неуютно: она хорошо усвоила, что это не к добру. Безликой тенью, до какой нет дела никому, спокойнее.

Но рыцарь оказался перед ней и заступил дорогу. Она попыталась мимо прошмыгнуть — поймал за руку, и Йерсена ойкнула.

— Ну подожди, куда бежишь.

— Мне нужно сделать все, что приказали, — пискнула она и только после этого узнала голос, вскинула глаза и присмотрелась.

Это мосластое лицо как не узнать? Хоть и без бороды теперь, черты ни с кем не спутать — слишком уж приметные; на скулах еле-еле различались метки Духов.

— Скажешь, брат-рыцарь задержал, — небрежно отмахнулся Кармунд. — Подойди к окну поближе, к свету. Тебя отмыли так, что не узнать.

Она позволила поставить себя в смутном сизовато-сером ореоле — никакой не свет, одно название.

— Ну надо же… — он изучал ее задумчиво и пристально, а ей было ужасно неуютно, даже неприятно. Хотелось сжаться, растворившись в пожирающих углы тенях. — И кто бы думал, что под слоем грязи прячется такая милая девчушка.

Он говорил как и тогда, в первую встречу, мягким теплым голосом, какого ей почти не доводилось слышать в этих каменных стенах. Слух с непривычки резало.

— Ну, расскажи, как ты устроилась здесь? Нравится? — рыцарь присел, чтоб оказаться с нею наравне.

Теперь ей ясно было видно, как айну покрыли скулы ледяным узором и как гладко забраны в хвост волосы. В мутном свету глаза казались ярче и прозрачнее. По векам разошлись морщинки. В нос бил горьковатый запах табака.