После занятий их ждала работа. На ноющих ногах все волоклись к приютской спаленке, где грузная строгая женщина, чье имя так никто и не назвал, давала поручения. Порой везло и доставалась легкотня, но иной раз и что-то сложное.

В тот раз Йерсене было велено отдраить комнату на третьем этажа. Та про себя вздыхала: воду далеко тащить и со двора, и с водосборника на крыше — с того даже дальше. Вот только выбора-то не было, и она поплелась с ведром во двор, теряясь в коридорах.

Дети болтали в спаленке, что в резиденции Верховного Магистра чудо есть: два краника в стене, какие подавали воду — только покрути. Она не знала, правда или нет, но горячо завидовала — ей бы было легче, будь здесь так, но дом конвента мог похвастаться только колодцем во дворе.

Ведро пришлось набрать неполное, иначе бы не унесла, и она знала, что придется ей ходить еще не раз. В комнатке, как показывали, вытирала пыль, щеткой выскребала трещинки и щели, силилась быть аккуратной, ничего не упускать — чтобы не наказали за небрежность. Вниз в самом деле бегала с ведром еще не раз.

В последний уже вечерело и смеркалось, стылость наползла со скал. Возле колодца во дворе стоял отряд из рыцаря и нескольких серых плащей, вернувшихся откуда-то с предместий — ездили селян избавить от очередной напасти. Теперь же они жадно напивались и небрежно ополаскивали сапоги, и стоять возле них с ведром Йерсена застеснялась — пошла к дальнему колодцу в форбурге.

Она с усилием крутила ворот, до какого в верхнем положении едва ли доставала, когда снуло неживые сумерки прорезал крик. От неожиданности она отпустила руки, и ведро ударилось о воду где-то в глубине.

Кричали возле скал. Йерсена сунулась туда, но различила только то, как темный силуэт утаскивал визжащего мальчишку вверх по тропке — они быстро затерялись в полумраке. Крик стих с опозданием.

Никто не обратил внимания.

— Там… утащили… — попыталась было она указать полусестре, лениво глянувшей вверх на ходу.

— Ага, — ответила она. — Вам говоришь не лезть по вечерам на тропы, а вы вечно там. Вот, может, ты хоть уяснишь теперь.

Йерсена пальцами прикрыла рот, не в силах отвести взгляд от темнеющей тропы, и лишь тогда опомнилась, когда ей примерещились глаза, смотрящие из темноты в ответ. Тогда она заторопилась вытащить ведро и почти побежать наверх, подальше.

Надраивать старые вещи было скучно. И даже удивление и страх быстро сменились отупляющим унынием, когда вокруг сомкнулись стены, а возня сморила. Сюда бы не достал взгляд красных глаз.

Йерсена пялилась в окно, но думала не о мальчишке, что исчез в горах, и не о том, как удивительно спокойно все воспринимали это — о занятиях. Ей чудилось, что если она будет больше знать, и если выучит, что только можно, то сумеет все понять. И это безразличие к тем, кто спускался с гор, и странную и чуждую ей жизнь… Даже войну и то, зачем она нужна, то, почему так надо было вырезать деревню, принявшую чужаков радушием и хлебом… А еще думалась, что если все поймет, то сможет отомстить — за страх, за боль, за одиночество и за обиды, за каждый след от хворостины, что горел на коже, и за глупую работу.

Если бы только дали ей дощечку на ночь, она выучила бы уже все символы, что им показывали — только ведь и надо, что побольше их писать. На вид она их даже будто бы уже запомнила — и от того только обиднее. Если б не глупая работа, не бессмысленное натирание полов — уже бы знала все. Она пришла сюда, чтоб выучиться, а учили ее только убираться и трудиться — и она была до жути недовольна.

И тут ей пришла мысль. Она нашла в камине уголек с остреньким краем и взялась писать — в углу, где между сундуков торчала белая стена. Старательно выписывала буквы, повторяла про себя, как наставлял старик: налево не заваливать и вверх так не тянуть.

Ряды неловких символов тянулись по стене. Йерсена и не замечала, как летело время, пока вдруг не осознала: вокруг совсем темно.

— Чего ты тут в потемках? Все закончила?

Строгая женщина взялась в дверях, казалось, ниоткуда. Она зашла, неся фонарь, и от него зажгла парочку каганцов.

— А это еще что?!

Черные закорючки на стене зияли темными провалами. Женщина то на них смотрела, то на девочку, испуганно забившуюся в угол.

Густые тени на ее лице только сильнее подчеркнули желваки.

— На кресло, живо! Через подлокотник перегнись и котту задирай.

Слова звенели от бурлящей злости, а сузившиеся глаза запали в тень. Йерсена испугалась окончательно. Зашарила зубами по губе, ища чешуйку, только все уж за сегодня содрала. Она до боли сжала уголек в руке, втянула голову и поплелась исполнить, что велели. Только замешкалась, подол не задрала.

— Ну?

Йерсена шумно потянула носом, но послушалась. Глаза не поднимала.

— Считай, — велела женщина.

Она спустила с пояса ремень, сложила мелочи с него в сторонку, намотала и взмахнула — только свистнуло.