— Ну, за это я готов отработать, — я усмехнулся. — Вы же сами меня отправили утки выносить и полы в операционной драить. Я не гордый.

— Утки отменяются, Разумовский, — Шаповалов как-то странно на меня посмотрел. — Есть у меня для тебя работа поинтереснее. И, я бы сказал, более соответствующая твоим талантам. В общем, так. Заболеваемость по «стекляшке» в городе поползла вверх. Резко причем. В поликлинике — полный завал. Рук катастрофически не хватает. Пациенты бунтуют, начальство негодует. Так что… — он сделал многозначительную паузу, — … ты, Разумовский, с сегодняшнего дня отправляешься к ним на усиление. В первичку. Утки и санитарки выносить могут, а вот больных смотреть и диагнозы ставить — это как раз по твоей части. Особенно без «Искры». Посмотрим, как ты там справишься.

Я внутренне усмехнулся. В первичку, значит. На прием первичных больных. Шаповалов решил начать мое наказание месяцем в поликлинике не после десяти ночных дежурств, а прямо сейчас.

Ну что ж, тоже вариант.

По крайней мере, не утки выносить. Спорить с Шаповаловым сейчас было бесполезно, да и бессмысленно. Раз уж начальство решило меня таким образом перевоспитать, придется подчиниться.

Тем более, какой-то внутренний азарт во мне все-таки проснулся. Первичка — это, конечно, не операционная, и скальпеля мне там точно не видать. Но это тоже своего рода передовая линия борьбы с болезнями. И там я действительно смогу применить свои знания и опыт, ставя диагнозы и помогая людям. А это, в конце концов, самое главное.

Я спустился на первый этаж и дошел до поликлинического корпуса нашей больницы.

У входа в «чистую зону» поликлиники, предназначенную для приема пациентов с подозрением на «Стеклянную лихорадку», я встретил молодого парня в таком же белом халате, как у меня.

Он как раз обрабатывал руки специальным дезинфицирующим артефактом — тем самым, что испускал прохладный, покалывающий туман. Я его где-то уже видел… Ах да, это же Слава, ординатор из терапевтического отделения, с которым мы пару раз пересекались на больничных конференциях.

Он был переодет в специальный защитный костюм — комбинезон из плотной ткани, маска, очки, перчатки. Выглядел он, как космонавт, готовящийся к выходу в открытый космос.

Я встал рядом с ним и тоже принялся дезинфицировать руки.

— Привет, Илья! — Слава удивленно посмотрел на меня. — А ты что здесь делаешь? Тебя же вроде в хирургию перевели?

— Привет, Слава, — я кивнул. — Да вот, начальство решило, что мои таланты сейчас нужнее здесь, на переднем крае борьбы с эпидемией. Так сказать, бросили на амбразуру.

— Ого! — Слава присвистнул. — Ну, ты даешь! А ты что, прямо так и пойдешь? В одном халате?

Я непонимающе посмотрел на него, потом на свой обычный белый медицинский халат.

— А что такого? Это же халат. Стерильный, чистый. Что не так?

Слава как-то нервно рассмеялся.

— Да ты, Илья, похоже, совсем не в курсе, что здесь творится! — он покачал головой. — Тебе бы не о стерильности халата беспокоиться, а о своем собственном здоровье! «Стекляшка» — это тебе не шутки! Ты лучше выйди вон туда, в коридор, и посмотри, с чем нам сегодня придется иметь дело. И это, учти, еще даже прием не начался!

Он кивнул на дверь, ведущую из «чистой зоны» в общий холл поликлиники.

Я с некоторым недоумением подошел к двери, приоткрыл ее и выглянул наружу.

И то, что я увидел, заставило меня буквально остолбенеть. Коридор, холл, и все видимое пространство дальше, до самого выхода на улицу, было под завязку забито людьми.

Н-да. Такими темпами, я до Сеньки Ветрова и юристов сегодня точно не доберусь.

Отправив Разумовского в пекло «первички», Игорь Степанович Шаповалов с чувством выполненного долга направился на обход по своему отделению. Он шел по тихим больничным коридорам, и на его лице впервые за последние пару дней играла легкая, почти незаметная усмешка.

В целом, он был доволен.

Да, вчерашний день выдался тем еще аттракционом. Пришлось побегать, понервничать, улаживая все нюансы с бумагами после ночного «подвига» этого неугомонного адепта. Но, в конце концов, все получилось.

Отчет в Гильдию ушел в «правильном» виде, Кобрук была умиротворена (хотя и обещала еще долго припоминать ему этот инцидент), а пациентка Захарова, что самое главное, была жива и шла на поправку.

Сложнее всего, конечно, пришлось с благочестивым идеалистом Кравченко. Вячеслав Игоревич, заведующий реанимацией, уперся рогом и никак не хотел ставить свою подпись под документами, где черным по белому было написано, что операцию Захаровой проводил он, Шаповалов, а не адепт Разумовский.

Видите ли, совесть ему не позволяла идти на такой подлог! Совесть!

В их-то мире, где каждый второй чиновник из Гильдии готов был мать родную продать за лишнюю тысячу имперских рублей! И каковы были его доводы, кто бы мог подумать! Операция, мол, проведена успешно!

Парень, то есть Разумовский, — молодец, настоящий герой, и нужно ему эту операцию засчитать в его личное дело, в табель о рангах, так сказать!

«А швы-то какие ровные, а, Игорь? Ты видел, какие у него швы?»

Швы, видите ли, его волнуют! А репутация всей больницы, которая могла полететь в тартарары из-за этого его «героя», его, похоже, не волновала совсем. Но ничего. Там, где не смог додавить он, Шаповалов, своим авторитетом и дружескими уговорами, смогла додавить Анна Витальевна Кобрук.