Шаповалов на мгновение опешил от такой моей наглости.

Он открыл было рот, чтобы снова на меня наорать, но тут, видимо, до него начало доходить. Он слишком хорошо меня знал, чтобы не понимать: если уж я так уверенно об этом заявляю, значит, дело действительно серьезное.

— Что там с ней? — его голос стал тише, но не менее требовательным. — Показывай!

Я тут же развернул к нему монитор компьютера, на котором все еще была открыта электронная карта Мариам.

— Вот, смотрите, Игорь Степанович! — я начал тыкать пальцем в экран. — Вот ее анализы! Лейкоциты под тридцать тысяч! СОЭ — семьдесят! Лейкоцитарная формула со сдвигом до миелоцитов! Да это же классическая картина тяжелейшего бактериального воспаления! А они ей что? Обычный Цефтриаксон, для «прикрытия» своих… пятых точек! Да он на эту заразу не действует! Они же видят эти анализы! Видят, что ей не становится лучше! Но продолжают тупо следовать протоколу, списывая все на агрессивный вирус стекляшки! Да она у них до утра не доживет с таким лечением!

В этот самый момент у меня на плече материализовался Фырк. Вид у него был виноватый, но в то же время… просветленный.

— Ты был прав, двуногий, — прошептал он мне на ухо. — Это гной! Самый настоящий, густой, желто-зеленый гной! Никаких «кристалликов»! Я просто… я просто не понял как именно так спутал… Не понимаю как так произошло, точно помню «кристаллики». Быле же они. Совсем старый стал… Эх…

Я только кивнул Шаповалову, который с мрачным видом изучал анализы на мониторе.

— Я уверен, Игорь Степанович, это не «стекляшка». Точнее, не только она. Это тяжелейшая бактериальная инфекция.

— Пойдем-ка посмотрим на твою умирающую пациентку, — сжав зубы, прорычал Шаповалов.

Мы с Шаповаловым неслись по гулким коридорам больницы, и наши шаги эхом отдавались от стен. Для своего возраста он двигался с поразительной скоростью, его белый халат развевался за спиной, как плащ разгневанного полководца, идущего в решающую атаку.

— Ну, двуногий, заварил ты кашу! — проскрипел у меня в голове Фырк, который, кажется, был в полном восторге от происходящего. — Сначала довел Мастера-Целителя до белого каления, а теперь тащишь его за собой спасать мир! Обожаю твой стиль! Главное, чтобы Шаповалов по дороге не передумал и не решил вместо пациентки препарировать тебя!

— Хватит болтать, Фырк, не до тебя сейчас, — мысленно отмахнулся я, хотя его комментарий почему-то немного разрядил обстановку.

Мы почти бегом влетели в терапевтическое отделение. Здесь царила своя, особенная атмосфера — более спокойная, чем в хирургии, но не менее напряженная.

Шаповалов, не сбавляя шага, на ходу выцепил взглядом пробегавшую мимо молоденькую медсестру.

— Сестра! — его зычный голос заставил девушку испуганно подпрыгнуть. — Живо позовите мне сюда заведующего, Гогиберидзе! Скажите, Шаповалов ждет его в триста четырнадцатой палате! Срочно!

Медсестра, испуганно кивнув, тут же бросилась выполнять приказание. А Шаповалов, даже не посмотрев ей вслед, уже толкал дверь в нужную нам палату. Я шагнул следом, мысленно готовясь к новой битве. Битве за жизнь.

Мариам лежала все так же, бледная, с синими кругами под глазами. В полубредовом состоянии. Ее дыхание стало еще более частым и поверхностным. А рядом с ней, с умным видом разглядывая показатели на мониторе, стоял Виталий Прилипало.

Увидев нас с Шаповаловым, он сначала опешил, а потом попытался изобразить на своем лице радушную улыбку.

— О, Игорь Степанович! Какими судьбами? — он подобострастно склонился в поклоне.

— Какими-какими, Прилипало, твою дивизию! — Шаповалов так на него рявкнул, что тот чуть не подпрыгнул. — Похоронными! Ты что, совсем ослеп?! Ты на анализы пациентки смотрел?! Ты ее состояние видишь?! Какой, к черту, агрессивный вирус?! Да у нее же сепсис во всей своей красе!

Прилипало испуганно залепетал что-то в свое оправдание, но Шаповалов его уже не слушал.

Я подошел к кровати Мариам. Она тяжело дышала, ее грудь высоко вздымалась, но воздух, казалось, с трудом попадал в легкие. И тут я услышал ее кашель.

Это был уже не тот звонкий, «стеклянный» звук, который я наслушался в первичке. Кашель стал другим — глухим, надсадным, он шел приступами, заставляя женщину сгибаться пополам и судорожно хватать ртом воздух. Это был мучительный, изматывающий кашель, почти без мокроты.

И тут до меня дошло.

Как вспышка.

Вся картина, все разрозненные факты вдруг сложились в единое, пугающе логичное целое.

Я понял, почему я сам изначально сказал Ашоту про «стекляшку». Понял, почему Фырк, заглянув в ее легкие в первый раз, увидел именно ее. Потому что «Стеклянная лихорадка» у Мариам действительно была.

Она была первичной инфекцией, тем самым тараном, который пробил брешь в ее иммунитете. Вирус ослабил ее, повредил слизистую бронхов, создав идеальный плацдарм для вторжения.

И стандартные антибиотики широкого спектра, которые ей назначил Прилипало, на самом деле помогали. Они успешно подавляли вирус «стекляшки» и сопутствующую банальную флору. Именно поэтому первоначальная картина начала смазываться.

Но сейчас, слушая этот новый, удушающий кашель, я понимал только одно…

— Игорь Степанович, — я обернулся к Шаповалову, который с тревогой смотрел на пациентку. — Мы все ошибались. И одновременно были правы.