— Нет, — глухо ответил я. — Пришлось самому шишки набить. Зато теперь хожу без костылей. Хромаю иногда, но хожу.

Ярослава смотрела на меня с удивлением, словно видела впервые.

— Ты говоришь как человек, познавший многое.

— Каждый познаёт столько, сколько способен вынести.

Мы замолчали, каждый думая о своём.

Через некоторое время я махнул официанту, и через мгновение с нижнего этажа полилась мелодия — виола и флейта в идеальной гармонии.

— Кажется, я тебе должна танец, — улыбнулась Ярослава, и эта улыбка преобразила её лицо.

— Если ты не против оттоптанных ног, — пошутил я, протягивая руку.

— Рискну.

Она вложила ладонь в мою, и я повёл её на середину балкона. Положил руку на талию, ощущая тепло её тела сквозь тонкую ткань. Мысленно поблагодарил моторную память этого тела — Прохор Платонов, в отличие от меня, умел танцевать.

Мы закружились под звуки музыки. Ярослава двигалась с природной грацией, медно-рыжие волосы отливали золотом в рассеянном мерцании светокамней. Я вёл уверенно, и она доверчиво следовала, позволяя себе расслабиться.

На миг кольнула память — другая женщина в моих объятиях, светловолосая Хильда, смеющаяся над моей неуклюжестью. «Для императора ты танцуешь отвратительно», — говорила она, но глаза светились любовью.

Вина пронзила сердце. Вороны создают пару на всю жизнь — эта мысль преследовала меня годами. Сколько раз я отворачивался от женщин, которые проявляли интерес? Сколько раз находил оправдания собственному одиночеству? Сколько раз я убеждал себя, что это благородно? Что хранить верность памяти — это то, что отличает человека от зверя?

Однако где-то глубоко внутри понимал правду: я просто не готов был отпустить. Отпустить — значит признать, что она действительно ушла. Что больше никогда не услышу её смех, не увижу, как она морщит нос, читая особенно скучный канцелярский отчёт.

Но вдруг, кружась с Ярославой под звёздным небом, я ощутил странное спокойствие. Может, дело было в её собственной боли, которой она поделилась. Может, в том, как она не пыталась быть похожей на Хильду — она была собой, яркой и настоящей. А может, просто пришло время.

Моя жена любила жизнь. Она находила радость в мелочах — в первых весенних цветах, в запахе свежего хлеба, в детском смехе. Она бы первая отвесила мне подзатыльник за то, что я превратил память о ней в могильную плиту, которую таскаю на шее. «Даже камень обрастает мхом», — говорила она, смеясь над моим упрямством.

Помню тот вечер — очередное торжество, едва ли выделяющееся из массы своих подобий, но именно на нём оказалась странствующая сказительница. Старая женщина с глазами, видевшими слишком много. Среди былин и сказаний она прочла стихотворение — простое, но пронзительное. Хильда плакала, не скрывая слёз. Я улыбнулся тогда из-за её неожиданной сентиментальности, но слова врезались в память, и сейчас, спустя годы и целую жизнь, они вернулись ко мне:

'Ты у могилы не стой, не рыдай,

Нет меня там, не уснула я, знай:

Я — это тысячи лёгких ветров,

Я в лучезарном сиянье снегов,

Золото солнца пшеничных полей,

В тихом дожде этих пасмурных дней.

Если боишься с утра тишины,

Вихрем развею тревожные сны.

Я — птичий клин, что вдали отзвучит,

Яркие звёзды, что светят в ночи…

Ты у могилы не плачь и не стой,

Нет меня там, я жива, я с тобой! ' [1]

С каждой строкой, всплывающей в памяти, приходило понимание. Я умер в том мире. Моё тело — прах, развеянный над полем последней битвы. Клятва любить до гроба — исполнена. И Хильда… она не хотела бы, чтобы я нёс траур через миры и жизни. Она бы первая подтолкнула меня вперёд.

Музыка замедлилась, переходя в нежную мелодию. Ярослава подняла голову, и наши взгляды встретились. В её серо-голубых глазах я увидел то же, что чувствовал сам — удивление, растерянность и что-то большее. Что-то, чему мы оба боялись дать имя.

Медленно, давая ей возможность отстраниться, я наклонился. Она не отодвинулась. Закрыла глаза, приподнялась на носочки.

Наши губы встретились в поцелуе — сначала неуверенном, словно мы оба забыли, как это делается. Потом Ярослава обвила руками мою шею, я притянул её ближе, и мир вокруг перестал существовать. Был только этот миг, это чувство, эта женщина в моих объятиях — не замена прошлому, но обещание будущего.

[1] Клэр Харнер — Бессмертие. Перевод Алексея Захарова.