Сказать, что Макс был в ужасе — ничего не сказать. Слова неизвестного громилы совершенно никак не походили на заверение в чём-то добром, милом и вечном. Скорее уж смахивали на отповедь. Куда этот психопат его поведёт и что там с ним сделает — неизвестно, и от этого только поганее на душе становилось. Если бы Максим не измотал себя так резкими перепадами настроений, если бы хоть чуть-чуть понимал смысл происходящего, он уже рвался бы прочь или бился в истерике, пытаясь освободиться и сбежать, подобно тому неизвестному в жилете, куда глаза глядят. Вот только слишком много всего навалилось: и догадка, что он чёрт-знает-сколько времени прошлялся неизвестно где, и мысль о том, что дома сходит с ума мать, и благодарность, что жив остался, и подозрение, что всё-таки умер, и этот неизвестный с дубинкой, и громила этот, жуткий до потери пульса… Одним словом, подкатившая к горлу паника не стала бы чем-то удивительным или неестественным даже у здорового человека — а Макс, как заверили врачи, психически пребывал в бесконечном состоянии подавленной печали и страха.

Забила крупная дрожь: юноша затрясся и обмяк в руках верзилы, как ветошь или мёртвый зверь, и поджал к груди руки на манер кошачьих лап. Перед глазами поплыли круги — верный признак того, что приступ не за горами, — он протяжно застонал и совершенно перестал контролировать тело. Неизвестному, не пожелавшему даже представиться, прежде чем тащить пацана за собой куда-то вперёд, понадобилось сделать несколько шагов, прежде чем стало ясно, что с мальчишкой что-то не так. А гость из другого мира, даже когда его отпустили, не мог найти в себе силы стоять на ногах: он сжался калачиком на земле и зажмурился, борясь с панической атакой, не слышал, как пугающий гигант вытащил из своей телеги какую-то бутыль, больше похожую на мешок, и не понял, кто и почему отпаивает его водой. Судороги, сопровождавшие обычно его панику, колотили спиной об колесо телеги, к которому его прислонили, и продолжали периодически подёргивать мышцы в руках и ногах после того, как страх отступил. Кое-как придя в себя, Максим обнаружил, что верзила осторожно шлёпает его по щекам. Вид у незнакомца был взволнованный.

— Ты чего, подлеток, больной чем, что ли? — уже гораздо тише спросил тот. — Чего падаешь?

— Это п-просто… — парень выдохнул: капли пота ещё текли по лбу, застревая в бровях. — Это паническая атака.

— Какая атака? А, впрочем, хрен с ним… ты как, живой?

— Живой, — у Максима и на поддержание диалога-то полноценного не оставалось сил, не то что на сопротивление.

— Давай-ка полезай в телегу, отвезу тебя к мастеру, — громила без видимых усилий поднял его за подмышки и поставил на ноги. — Подлечит тебя, болезного. Да угомонись, балда, чего дёргаешься?

— Отпустите меня, ну пожалуйста.

Макс настолько устал, настолько вымотался и эмоционально, и физически, что даже не заметил, как начал плакать. Нос не защипало, как бывало обычно, просто лицу вдруг стало холодно: слёзы текли сами, не отражаясь ни на твёрдости голоса, ни на настроении, через них организм, попавший сначала в аварию, а следом — в другой мир, сбрасывал кортизол.

— Да куда я тебя, дурака, отпущу-то? — раздражённо спросил здоровяк, запихивая вяло сопротивляющегося юношу на телегу. — Ты же еле стоишь, да в такой горячке… убьют тут тебя да обкрадут. Давай, к лекарю отвезу. Заодно и объяснят тебе всё: где оказался, что случилось.

Оказавшись на подстилке из сена, Максим во второй раз за последние десять минут понял, что что-то идёт не так. В какой бы глуши он ни оказался, это чертовски далеко от родных мест (и от любого мало-мальски развитого города), раз в этой местности ещё ездят на повозках. Только горизонтальное положение и быстро теплеющая от жара тела подстилка его немного успокоили. В конце концов, запряжённая лошадью рухлядь не может ехать со слишком уж большой скоростью, при которой нельзя будет без особых повреждений спрыгнуть на дорогу, если вдруг что. Да и мужик этот вроде как помочь хочет, а не навредить — иначе кинул бы парня в приступе на обочине и укатил по своим делам. Маньяки — они такие, они сильную жертву ломать любят. По крайней мере, те из них, которых Макс лично видел — а видел он только Стёпу.

Приподняв голову, парень мутно огляделся и обернулся: над головой, на облучке уже сидел его таинственный незнакомец, подбирал вожжи. Раздался короткий и тихий хлопок, лошадь, по крупу которой шлёпнуло кожаными ремнями, всхрапнула и бодро пошагала вперёд. А громила тем временем, видимо, уже отошёл от неожиданного припадка своего спутника и теперь ворчал вполголоса:

— То разбойники, то Путник днесь… Вот мне дела-то нет, льзя подумать, а всё одно лезу куда не надобно… Оставил бы его на варгане, да и пёс с ним, так нет — помочь, отвезти… Душа у меня добрая, вот и пользуются…

Разговаривающий сам с собой, краснолицый неизвестный уверенности в Максима особо не вселил. Всё это смахивало на дурной сон, жутковатый, но недостаточно страшный, чтобы проснуться. И тут парня осенило: что, если он в коме, и эти странные люди, эти поля-леса, эта телега ему просто мерещатся? Может же быть такое? Может, почему нет. Не знает же никто, что там с мозгом травмированным происходит.

— Меня Каглспар величать, — представился ни с того ни с сего здоровяк. — Но ты величай Спаром. Вам, Путникам, так проще.

— Путникам? — Макс приподнялся на локте: разлёживаться в чужой телеге с момента начала диалога ему стало как-то некомфортно. — Вы, может, не так меня поняли… я не турист.

— Кто?

— Ну, я не сам сюда пришёл, — пытаясь подобрать правильные слова с минимумом англицизмов, выдавил Максим. — Я не знаю, как я тут оказался. Я не путешествую по стране, я просто…

— Сбитый ты, — подсказал Спар. — Машиной.

Сказал он это так, будто всё после этих слов должно было встать в голове у юноши на места. Но, признаться, у него в голове всё только сильнее запуталось.