Я замер… Камень подо мной стонал. И вдруг я понял, что их ритмы не совпадают даже между собой. Этот общий потом дрожал, переламывался. Да, это бесспорно — диссонируют их потоки. Я прислушался глубже. Их энергии будто спорили между собой. Как будто каждый из них удерживал внутри собственную схему, не доверяя общей.

Сбившийся здесь — не я.

Они хотели моей смерти, потому что им была нужна тишина. Та, где ритм школы звучит один — их. И если для этого надо устранить меня… за ценой никто не постоит.

Хорошо.

Пусть думают, что я не слышал.

Пусть записывают меня в сбившиеся, прячут свои страхи под печати и протоколы.

Посмотрим, кто первым собьется — я, чей ритм выжил в камере, или вы, чья школа давно сгнила под бесконечными глухими мантрами.

Святилище Пятой Печати

В глубине тверди старого бастиона, под многослойным куполом, где потолок держался не на колоннах, а на клятвах, звенел пятый нерв Завета — тот, что молчал со времён Сшивания Империи. Звук почувствовали даже те, кто больше не должен был чувствовать.

Впервые за много тысячелетий случился крупный сбой. Настолько крупный, чтобы хватило, чтобы встрепенулся весь континентальный узел школ.

Сигнал не совпадал ни с одним известным стилем. Он шел сквозь схемы, не спрашивая разрешения. И резал, как будто пытался вскрыть саму суть Пути, как скальпель режет плоть.

В этот день Тимофей Игнатьевич Агапов, Смотритель Пустотной Клятвы, проснулся раньше рассвета. Его сердце билось в такт древней схеме распределения силовых Узлов — схеме, что не менялась две тысячи лет.

Смотритель встал, открыл шкаф и вытащил из него древний свиток с именем, которое нельзя было произносить.

В зале уже ждали другие. Семеро. Все в выцветших рубахах, чьи швы держались на магической вышивке древнего Закона. Их лица были закрыты масками разных цветов радуги. Каждая маска повторяла искажение, которое возникло не от раны, а от сбоя.

Это были мастера Ордена Расшифровщиков. Последняя линия контроля. Смотрящие за сбоями, но те, кто уже были сбоями сами, хотя это, конечно же, держалось в строжайшей тайне.

Тимофей развернул старый свиток, сшитый волокном из волос того, кого когда-то вычеркнули. Положил свиток на камень Пятого круга — древний резонатор, использовавшийся ещё в эпоху разрушенных школ.

Камень тут же задрожал. По его сетке прошел мощный импульс, и один узел вспыхнул…

Белым.

Так выглядел некроз в самом теле Империи.

— Разрыв, — произнес Тимофей. — Что-то вскрыло канал энергии изнутри.

Он указал на место на резонансной карте, где волна дрожала, будто в ней что-то дышало.

— Я был там, когда Тень прошла через Кровавую долину. Но даже тогда… печати не зазвенели. Теперь они… отказали.

Наступила тишина. Потом поднялся Александр Беляев, последний носитель Клейменной Маски. Он долго смотрел на тлеющую диаграмму, а затем произнес:

— Ты хочешь открыть охоту, мудрец?

— Я хочу пробудить ЕГО, — был ответ Тимофея Агапова.

Вздох пронесся по залу.

— Ты не произносишь имя, — глухо заметил Дмитрий, тот самый, чья речь в последний раз звучала в тот день, когда вырезали Школу Текущего Ветра.

— Потому что его имя запечатали в пятом круге и стерли из всех ритуалов.

Имя Смотритель так и не назвал, но все помнили, о ком речь.

Архимастер Искажающих.

Закрыватель.

Тот, кто мог остановить восстание… а после обнаружил заражение сразу в двенадцати стилях — и вырезал их на корню. Он остановил распад времен до Сшивания Империи.

Но цена была такой, что сама его суть стала вместилищем поражённых стилей… С тех пор его не тревожили. Потому что последний, кто его задел, вырезал целую эпоху.

— Ты уверен, Смотритель? — спросил Иван Ланских, помнивший архимастера не по хроникам, а по голосу.

Агапов не ответил. Он лишь медленно шагнул к плите в центре зала и приложил ладонь к впадине в камне — туда, где сходились линии запечатанных стилей.

Загорелось сразу, и в воздух пошел густой дым, линии засветились горячим белым.

Шестеро встали одновременно. Седьмой наклонился к дыму, будто узнавал старую боль.

Слов больше не потребовалось. Решение уже вибрировало в каждом шаге, в каждом взгляде. Империя готова была вынуть из недр веков то, что когда-то уже спасло её ценой целой вырезанной эпохи.