— Это неправильно, — тихо произнесла она. — Моя мать лежит в холодной земле, а её убийца будет оплакана как мученица. Где же здесь справедливость?

— Справедливость в том, что она мертва и больше никому не причинит вреда. В том, что твой отец жив. В том, что ты и Мирон не потеряете друг друга. Княгиня причинила много зла в своей жизни. Пускай хотя бы своей смертью принесёт пользу.

Голицына медленно кивнула, переваривая информацию. Потом встала, подошла ко мне и неожиданно взяла за руку.

— Спасибо, — произнесла она тихо. — За то, что раскрыл заговор. За то, что спас отца. И… — она помолчала, — за благоразумие. За холодную голову, когда я бы наломала дров.

Княжна грустно улыбнулась.

— Знаешь, я сегодня поняла важную вещь. Дружба — это не только радостные моменты и взаимная поддержка. Иногда это необходимость принимать тяжёлые решения ради блага друзей. Даже если в моменте они осудят и не поймут, что ты защищал их.

Я сжал её ладонь в ответ.

— Ты сильнее, чем думаешь, Василёк. И ты не одна.

— Так и будешь меня теперь всё время называть? — притворно возмутилась она.

— Ага! — я ответил ей широкой улыбкой.

Через несколько часов, когда мы уже вчетвером обсуждали оставшиеся на повестке дела, в дверь постучала охрана. Офицер изобразил поклон и официальным голосом произнёс:

— Маркграф Платонов, княжна Голицына, Его Светлость требует вашего присутствия в тронном зале.

Василиса выглядела бледной, но собранной. Она переоделась в строгое тёмное платье — подходящее для торжественных мероприятий. Мы последовали за стражниками по коридорам дворца. У массивных дверей тронного зала уже собралась толпа — вельможи, купцы, представители прессы с блокнотами и магофонами. Журналисты оживились при нашем появлении, но охрана не позволила им приблизиться.

Тронный зал встретил нас торжественной тишиной. Под высокими сводами с позолоченной лепниной собрался весь цвет московского общества. Дмитрий Валерьянович восседал на троне — монументальная фигура в чёрном двубортном костюме с серебряной вышивкой. Лицо архимагистра застыло маской скорби и сдержанного гнева.

— Подданные Московского Бастиона, — голос князя разнёсся по залу без всякого усиления. — Сегодня ночью был раскрыт чудовищный заговор против княжеской семьи. Ливонская Конфедерация, прикрываясь дипломатическими переговорами, организовала покушение на мою жизнь и жизнь моей супруги.

По залу пробежал шёпот. Журналисты яростно застрочили в своих блокнотах.

— Посол Кристоф фон дер Брюгген замыслил лишить меня жизни, используя редчайший яд из Восточного каганата. Месяцами этот негодяй поставлял отраву, которой меня травили в собственном доме. Когда моя супруга, — князь сделал паузу, и в голосе прорезалась боль, — разоблачила его преступные планы, негодяй напал на неё. Елена погибла, защищая честь и безопасность княжеской семьи.

Василиса стояла рядом со мной, и я чувствовал, как напряглось её тело. Но геомантка держалась с поистине королевским достоинством.

— Объявляю трёхдневный траур по княгине Елене Павловне Голицыной. Похороны состоятся послезавтра в Успенском соборе. Все ливонские дипломаты арестованы до выяснения степени их причастности к заговору. Торговля с Ливонской Конфедерацией прекращается. Активы ливонских купцов в Москве заморожены.

Князь поднялся с трона.

— Пусть враги Московского Бастиона знают — покушение на правящий дом не останется безнаказанным.

Советник подал знак, и в сторону правителя посыпались многочисленные вопросы от журналистов.

После официальной части нас с Василисой пригласили в малый совещательный зал. Там, без посторонних глаз, Дмитрий Валерьянович выглядел уставшим мужчиной, потерявшим жену, пусть и предательницу.

— Василиса, — обратился он к дочери, — я назначаю тебя официальным представителем дома Голицыных в Угрюме. Будешь следить за развитием региона и состоянием наших интересов в Пограничье. Отчитываться будешь напрямую мне.

Княжна с удивлением кивнула, принимая назначение.

— Маркграф Платонов, — князь повернулся ко мне. — Вы доказали свою преданность и честь. Но теперь я прошу большего. Моя дочь… — он помолчал, подбирая слова. — Она всё, что у меня осталось от первого брака. От настоящей любви. Дайте слово, что защитите её. От врагов, от опасностей Пограничья, от… — архимагистр покачал головой, — от её собственной импульсивности.

Я посмотрел в глаза одному из могущественнейших людей Содружества.

— Даю слово, Ваша Светлость. Буду беречь княжну как собственную сестру.

— Отец, я не нуждаюсь… — начала Василиса, но Голицын жестом остановил её.

— Нуждаешься. Есть риск, что Строгановы узнают правду. И если это произойдёт, они не простят смерти Елены, как бы мы ни представили события. В столице тебе оставаться опасно.

Он подошёл к дочери, положил руки ей на плечи.

— Я был плохим отцом. Слишком занят государственными делами, слишком… слеп. Прости меня, дочь.